Константин Бояндин - Последний час надежды Страница 16

— Почему… ты здесь? — один из зубов начал шататься. Во рту скапливалась кровь, приходилось выплёвывать, и это выглядело мерзко.

— Жан напился, — сообщила София с отсутствующим видом. — Я убежала, пока он не заметил. Брюс, уезжай! Уезжай прямо сейчас! Она же убьёт тебя!

— Я подумаю, — лицо Софии окаменело.

— Ты не понимаешь! Брюс, я слышала, что они там про тебя наговорили! Я видела, как ты танцевал в грязи, я же знаю, что ты сам не стал бы!

— Софи, — я взял её за руку. Испачкаю ей сейчас, сам весь в грязи. Только теперь я стал ощущать, что промок насквозь. — Я не сдамся. Я закончу этот год.

— Какие вы все глупые, — София бросилась ко мне на грудь. Я не успел помешать ей, не дать перепачкаться. — Но если одумаешься, скажи мне, хорошо? Пришли письмо!

— Что сказать?

— Куда уедешь, — она смотрела мне в глаза.

— А Жан?

Она отвела взгляд.

— Вы… — она сглотнула. — Вы оба, Брюс. Я не знаю, как так случилось. Прости. Не теряйся, хорошо? Я приеду!

— Хорошо, — она снова обняла меня. И убежала. Прочь, в темноту, не оглядываясь.

Глава 5. Грань

Брюс, общежитие, 12 апреля 2010 года, 9:30

Я привыкал к своему новому жилищу. После вчерашней вечеринки, будь она проклята, я не сразу нашёл дорогу домой. Когда нашёл и дошёл, то дверь была закрыта и меня не впускали. Стучи не стучи — толку нет. Поднимать шум на весь этаж я не хотел, сил злиться не было, и так уже на меня в блоке косились все, а Поль смотрел с неприкрытым презрением.

Я спустился на первый этаж — мадам Цербер не было нигде. Тоже новость — она всегда была поблизости. Но не в тот вечер. И я пошёл бродить где придётся, зашёл к паре-другой друзей — я их считал друзьями — но меня там другом уже не считали. Чертовщина! Что такого могло случиться!? Кому какое дело до моего отца?!

Мелькнула мысль зайти к Софии — попытаться — просто поговорить с кем-то. Но она, после того, как Поль пригрозил, что убьёт меня, если я хоть слово скажу о Ники, стала избегать меня.

Я просидел ту ночь в «Иероглифе» и чуть не замёрз насмерть.

А когда пришёл утром — мои вещи валялись у дверей блока. Мадам Цербер молча выдала мне ключ от комнатушки в конце коридора на шестом этаже — похоже, здесь редко жили, а чаще хранили инвентарь — вёдра, тряпки и всё такое.

А теперь меня вызывает ректор. И я догадываюсь, почему.

Брюс, кабинет ректора, 12 апреля 2010 года, 9:55

— Мсье Деверо, — ректор жестом пригласил меня сесть. — Мне очень жаль, что с вами так обошлись сокурсники. Если вы знаете, кто из них мог так поступить, я хотел бы знать.

У меня его предложение вызвало отвращение — и так ведь знает, и знает, что будет, напиши я такую жалобу. Я просто пожал плечами.

— Мсье Деверо, — ректор положил на стол папку. — У вас не очень хорошо складываются отношения с другими студентами, и думаю, вам пора задуматься, почему. Университет живёт на принципах сотрудничества, братства и уважения. Если все начали избегать вас, вам следует задуматься и что-то изменить в своей жизни.

«Иначе на следующий учебный год вас здесь не будет», читалось в его взгляде.

— Я понял вас, мсье ректор, — вежливо отозвался я.

Он кивнул, взгляд его выражал трудно скрываемое презрение. Я никогда не видел мсье Лагранжа таким. Интересно, не побывала ли и здесь Ники, не оставила ли какую-нибудь жалобу или сплетню? Я ведь знаю, чувствую, что это её рук дело — что все начинают сторониться меня.

— И ещё один момент, — ректор снял очки. — Ваша анкета. Да, она придумана очень давно, в ней есть пункты сомнительной ценности, но вы не указали, что вашего отца была судимость.

Он что-то говорил ещё, я молча или почти молча соглашался, мне хотелось одного — уйти оттуда и никогда не возвращаться.

Уйти.

Да, именно так я и поступлю. Решение пришло неожиданно. Доучусь, чего бы то ни стоило, а затем перейду в другой ВУЗ, их много.

— Брюс, кто тебе мог такое сказать? — по голосу я понимал, что матушка чуть не потеряла дар речи. Я решил звонить из кафе, не с вахты общежития — в моей новой каморке телефона не было.

— Полиция подтвердила, ректор уже устроил мне сцену, — я не сдержался, говорил злым голосом. — Что с ним случилось? Почему он попал в тюрьму? Мама, ты что, думала, что я не смог бы понять? За кого ты меня принимаешь?

— Брюс, мы поговорим дома! Кто мог сказать такое, какой мерзавец?!

— Что было? За что его посадили?

— Брюс, — голос её неожиданно стал тихим. Самый неприятный. Лучше уж, чтобы она кричала или выговаривала, когда она говорит спокойно — значит очередная великая идея пришла ей в голову. — Я приеду, сама поговорю с ректором.

— Меня здесь и так называют маменькиным сынком, — я едва не стукнул трубкой о стену. — Нет. Если ты приедешь, я уеду отсюда.

— Не смей говорить со мной таким тоном, Брюс!

— Мама, я хочу только услышать ответ на вопрос. Я имею право услышать!

— Его подставили, — она разрыдалась. — Его обвинили в растрате. Но он не виноват, Брюс! Я знаю, что не виноват!

— Спасибо, мама, — я успокоился. Гнев схлынул, как и не было. — Извини, что расстроил тебя. Пожалуйста, не звони мне пока, я не хочу, чтобы мой разговор слышало всё общежитие.

И положил трубку.

Когда я обернулся — позади меня стоял Длинный и… Жан. Поль смотрел на меня, как на пустое место. А на лице Жана я увидел почти виноватое выражение — дескать, прости, старик, мне это не в радость.

Быстро Поль сделал из них «шестёрок». Слишком быстро. Я прошёл мимо, ожидая удара или чего-то такого, но ничего не случилось.

Брюс, общежитие, 12 апреля 2010 года, 13:00

Мне пора собираться на лекцию. Ручаюсь, я и там буду сидеть, как прокажённый — вокруг никого, все делают вид, что меня нет. Ладно, плевать! Я не собираюсь сдаваться и уезжать отсюда до окончания курса. Я запустил руку в карман брюк — платок так и лежал там — и в сотый раз подумал, не сжечь ли его ко всем чертям. Или я уже пробовал? Так и не решился. Не смог. Я не смог вызвать в себе подлинное отвращение или ненависть к Ники. Но не мог и сказать хоть кому-то, почему.

Лифт занят. Ладно, прогуляюсь. Я услышал смех, голос Ники этажом ниже — и невольно вышел в коридор, словно у меня могли быть дела на том этаже.

У меня чуть челюсть не отвисла. Ники шла в обнимку с Кристин Фаро — «медвежонком». Неразговорчивая, коренастая, Кристин никем не интересовалась и водила дружбу только с Шарлоттой Бреннер, с которой и жила в одной комнате. Что задумала Ники?

Ники что-то шептала на ухо Кристин и та смущённо улыбалась, отводила взгляд. Они прошли мимо меня — Ники меня теперь в упор не видела, Кристин не видела всегда.