Юзеф Крашевский - Инфанта (Анна Ягеллонка) Страница 17

Проходящий придворный, спрошенный, подтвердил, что короля как раз уже вывезли.

Хотя эта поспешность была неожиданной, отъезд внезапным, Жалинская по-своему это объяснила, не видя ничего чрезвычайного, ничего такого особо неблагоприятного для Анны.

Наполовину онемевшая, вернулась принцесса в свои комнаты, размышляя, что теперь предпринять. Было неизвестно, подумал ли Август о том, чтобы обеспечить сестре приличные положение. Не хватало денег, приказов, опеки над ней.

Паны, которые могли ей быть в этом полезны, вместе с королём выехали из Варшавы; всё, что жило, намеревалось по причине приближающейся эпидемии и запустения замка, разойтись.

Анна оставалась тут полной сиротой на милость варшавского старосты, который не много мог и имел права для неё сделать.

Поэтому она снова расплакалась, а невыносимая Жалинская, когда та зарыдала, вместе разразилась упрёками и нареканиями, что Анне ничего достаточно не было, что себе придумывала проблемы, чтобы могла их оплакивать.

Анна была такой привыкшей к этим выговорам, что они мало производили на неё впечатления, что ещё больше провоцировало и выводило из себя Жалинскую.

В таких случаях одна Дося Заглобянка могла чем-то помочь, провожая принцессу в её спальню и стараясь удалить Жалинскую.

Она посредничала, смягчала, примиряла, а когда иначе не умела, гнев и фуканье охмистрины оттягивала либо на себя, либо на кого-то, кто её равнодушней мог переносить.

Неожиданный отъезд короля сразу же после свидания с сестрой значение которого поняли придворные и друзья Анны, вызвал общее возмущение.

Если эпидемия, идущая с Окунева, ожидаемая в любой день, имела здесь разразиться, нужно было бежать и принцессе. Куда? В чём? Об этом никто не заботился.

Талвощ побежал на разведку, не было ли каких распоряжений или приказов, касающихся принцессы? Никто о том не знал, никто ею не занимался.

Мнишки и епископ Красинский, действительно, не предусмотрели завещания в пользу Анны, но сумели между тем сделать её сиротою, беспомощной и на милость народа, который в эти минуты больше думал о собственном угрожающем ему сиротстве, чем о судьбе принцессы.

В городе, по которому молниеносно разошлась новость о вывозе больного короля, она произвела страшное впечатление. Говорили, что это бегство свидетельствовало о подходящей чуме, поэтому, кто мог, хотел также покинуть город.

Из постоялого двора «Под белым конём» видели огромную повозку, тянущуюся Краковскими воротами. Барвинек заломил руки, потому что это также извещало о скором запустении.

Немечковский стоял как раз в воротах, когда начали выдвигаться из замка; он догадался, что это значило, и объявил, что он также выезжает отсюда.

Староста Вольский, который только назавтра ожидал отъезда, когда узнал о нём, сел на коня, чтобы догнать короля и попрощаться, но Фогельведер его не допустил, утверждая, что дорожная качка усыпила больного.

Таким образом, он вернулся в замок, для того чтобы проведать о принцессе, и прибыл в самое время, дабы её утешить.

Она обрадовалась, когда ей сообщили о нём, и немедленно вышла, заплаканная.

– Пане староста, – воскликнула она, – насилу пару часов назад, когда я имела это счастье приблизиться к королю, по причине слёз и волнения мы могли только перемолвиться несколькими словами, я надеялась увидеть его завтра… похитили и увезли!

– А ваша милость, что думаете делать? – спросил Вольский.

– Я? Ждала воли и распоряжений короля, – ответила Анна. – Не знаю, что предпринять. Не могу узнать, выдал ли он какие распоряжения. При Божьей помощи, эпидемии не боюсь, сидеть буду, пока от брата не получу ведомости, что хочет, чтобы я решила для себя.

– Я также, – отозвался староста, – гнался напрасно за панским возом, желая ему поклониться. Не допустили меня под отговоркой, что он уснул в дороге.

– Я теперь на вашей опеке, – прибавила грустно Анна. – Благодарение Богу хоть за то, что отъехал, не имея предубеждения ко мне, что могла умилостивить его за не свою вину. Сегодня с утра он дал мне короткую аудиенцию. Она, может, продолжалась бы дольше, но они следили за ним, чтобы у него честное, братское сердце открыться не могло.

Принцесса заплакала.

– Милостивая пани, – проговорил Вольский, – слёзы тут не помогут, надобно мужество и великое сердце, так как, не дай Бог, придёт минута, когда на мужестве вашей милости будут покоиться судьбы народа.

Чудо может случится и здоровье вернётся, но такому, как сегодня, королю доктора не обещают долгих дней. В предвидении этого несчастья во всей стране распространяется беспокойство и тревога. Король жив, а уже бегают к чужеземным панам послы и шпионы, объединяя им друзей.

Император Максимилиан до сих пор кажется из всех наиболее деятельным, а оттого, что имеет за собой кардинала, который станет за многих, лишь бы мы в неволю к австрийцам не попались.

Принцесса с любопытством слушала, вытирая слёзы.

– Это ваша вещь, – отозвалась она, – предотвратить заранее, чтобы вам вреда не было.

– А вместе и вашей милости, – добросил Вольский. – Я к императорским не отношусь, а предпочёл бы, чтобы вы могли получить французского принца, которого рекомендовал карлик.

Принцесса Анна зарумянилась, но Вольский не мог заметить перемены на её лице, потому что по-прежнему вытирала слёзы.

– Крассовский так же, как здесь, – добавил Вольский, – панам Зборовским поведал о герцоге Анжуйском и ручается, что они приняли очень близко к сердцу его кандидатуру на корону.

– Всё это рано, – шепнула принцесса.

– Милостивый наш пан, если бы даже ему Бог соблаговолил продлить жизнь, – подхватил Вольский, – всегда бы сам даже, будучи бездетным, должен думать о выборе преемника, причём будущую судьбу вашей милости мог и должен был обеспечить.

– А! Мой староста, – тоскливо и грустно отозвалась принцесса, – моя судьба для всех будет последней вещью, о которой подумают. Я на сиротство без опеки приговорена.

– Нет, – возразил Вольский, – ежели ваша милость захочет только из-за одного достоинства своей крови о правах своих упомянуть и вместо слёз показать энергию и настойчивость. У меня лучшее предчувствие. После этих грустных дней Бог и нас, и вашу милость наградит самыми ясными.

Не смела принцесса напомнить старосте ни об оставленных у неё изображениях королевской семьи, ни о Крассовском, которого ещё видеть желала, но сам Вольский намекнул, какое милое имел общество карла, который пребывал в его доме, спрашивая принцессу, позволит ли она ему ещё раз поклониться ей.

Анна вкратце согласилась на это, спрашивая, что дальше с собой думает этот гость предпринять: останется ли в Варшаве или выберется назад во Францию.

– Не знаю, – сказал староста, – но мне кажется, что, посетив в Подлясье семью, сначала вернётся к панам Зборовским, которые ему очень симпатизировали, а те, видимо, так принимают Генриха к сердцу, наперекор тем, что уже сегодня сносятся с императором, что готовы использовать Крассовского, как инструмент.

Новый румянец покрыл лицо Анны, которая ничего не ответила.

Вольский вскоре с ней попрощался, но сразу на следующий день появился здесь снова, привезя с собой Крассовского.

Карлик, как бы хотел показать, что принял обычаи французского двора, нарядился ещё старательней, чем в первый раз, и было ему дивно к лицу в этих одеждах, так шитых, украшенных, изысканных, словно предназначены были самой привередливой женщине.

Начиная от платья и плащика даже до шляпы и цепочки – всё снова было другое, новое и подобранное, чтобы всё составляло красивую целостность.

Более смелый теперь, весёлый, Крассовский рассказал об изысканных забавах двора, о дворцах и королевских резиденциях, о великолепии королевы, о её великом и необычайно хитром уме.

Мало что говоря о короле Карле, перешёл сразу к герцогу Анжуйскому, любимцу матери, который наследовал её ум и талант… а и очень могло быть, что и французский трон позже мог достаться ему.

Принцесса увлечённо слушала, хотя ни спрашивать, ни показывать не смела, что это её весьма интересовало.

Ей причиняло сильную боль, что, слушая о великолепии, об изысканности двора, к которому карл был привыкшим, сама так убого и скромно, сиротски его принимала. Поэтому бросила она словечко о том, как она и брат были в путешествии, а по причине слабости короля всё нарушалось.

Крассовский, коему хватало рассказов о дворе, о самых главных особах, окружающих молодого короля и королеву-мать, рассказывая о разных приключениях, о забавах и занятиях, несколько часов занимал принцессу и, должно быть, её действительно заинтересовал, когда прощающемуся она забыла отдать оставшиеся изображения.

Она вспомнила о них слишком поздно, когда уже староста с Крассовским сели в колебку, а посылать их за ними устыдилась. Таким образом, они остались ещё при ней… и бедная принцесса порадовалась в душе, что могла лучше присмотреться к этой своей надежде, которой стыдилась, но отрекаться не хотела.