Олег Дивов - Город счастливых роботов (сборник) Страница 17

Кен все еще глядел недоверчиво, и я, добрый человек, решил его доубедить до посинения.

– Ты примерь это на себя. Ты ведь кое-что прочувствовал на своей шкуре. Сейчас к тебе цепляются иногда – совершенно ни за что, просто от нелепой обиды. Форменный детский сад: ты, говорят, перешел на другую сторону Силы. Ну дураки они, прости их… Но представь, как у этих дураков мозги закипят, если папаша Маклелланд тряхнет стариной, выкрутит руки кому надо, и по итогам года внезапно повысят не кого-нибудь, а тебя. Не лучшего стукача «отдела культуры», а четкого парня Кена. Хотя бы до старшего менеджера, или кто у вас там…

Тут его прямо заколотило всего. Представил, значит, хорошо, до самых пяток.

– Что подумают о тебе пиндосы – неважно. Ты прикинь, что скажет всякая русская сволочь, когда начнет вытеснять твой светлый образ из памяти. Народ мы великий, у нас всего много, и сволочей… На тебя хватит! Та-акое дерьмо всплывет… И вытеснит тебя к едрене бабушке в пять минут!

Я и забыл, до чего Кен сентиментальный, а у него руки дрожали, когда он следующую банку открывал, пришлось отнять и помочь. Строго говоря, не с его обостренным чувством справедливости работать на производстве, где человек – только винтик, функция, придаток робота и поэтому ценится дешевле разных гаек и болтов. Это у вас по учебнику рабочий – инструмент познания и калибровки линии. А у нас по жизни он расходный материал. Теперь выясняется, что инженер – такой же расходник. Вот тебе и вся культура производства. Вот тебе и корпоративная этика. Впору бы позлорадствовать, только над кем, не над друзьями ведь. Мне достаточно вспомнить, как сурово запиндосило одну красивую девушку с левого берега реки.

Я не хотел ее видеть такой. А она – была.

Поэтому я злорадствовать не стал, а подумал и добавил:

– И потом – если Тру не проболтается, тогда кто?.. Никто.

Он выпил, отдышался, утерся рукавом дорогого пиджака – галстук потерял, наверное, – и говорит:

– Допустим, я. Потому что нельзя так развращать людей!

Ну-у, начинается, думаю. Узнаю Кеннета Маклелланда в той фазе опьянения, когда ему обидно, что пиндосы не хотят строить космодромы. Это пройдет, конечно. Но сначала он из меня стакан русской крови высосет.

А с другой стороны – куда ему идти? К психологу? С психологом не выпьешь на берегу реки, швыряя пустые банки в воду и разглашая направо-налево тайны огромной транснациональной компании.

– Кен, очнись! У нас ста лет не прошло, как эти самые неразвращенные люди, строители коммунизма, писали друг на друга доносы ради комнаты в коммуналке. Ты можешь кричать о «программе» на всех перекрестках. Город только посмеется. Городу наплевать, заводу наплевать, всем наплевать. Ты плохо учил историю России.

– То есть тебе наплевать, что ребята из нашей школы тебя закладывают? – спрашивает Кен. – Вот эти сопляки, кого ты за шкирку таскал, когда они много себе позволяли? Или ровесники, с которыми мы в футбол рубились? Друзья наши, наконец? Те, кого мы всю жизнь знаем? С кем вместе на конвейер пришли и на соседних постах стояли?

– А я разве не умею это вытеснять? Еще как умею. Да, мне наплевать. Абсолютно. Я тебе больше скажу. Мне фиолетово и даже сиренево, что кое-кто из наших знакомых служит в дорожной полиции!

Кен глядит на меня как-то странно. И тут я ляпнул:

– А ведь ты счастливый, Кеннет Маклелланд из клана Маклелландов. Ты так и не завел врагов. И не хочешь, чтобы они у тебя были. Тебе больно, когда люди оказываются дерьмом. Хороший ты парень, Кен.

– Да, больно, – говорит Кен с такой тоской в голосе, что меня аж передернуло. – А насчет врагов… Не беспокойся, врагов хватает. Только плыть мне с ними вместе по одной реке…

Хлопнул меня по плечу и ушел, оставив в недоумении.

Все-таки серьезные разговоры о чести, совести и предательстве, гордости и предубеждении, королях и капусте надо на трезвую голову вести.

Оно, конечно, натрезвя страшнее, зато понятнее.

Никуда мы, протрезвев, не уволились – и тут же вляпались. Натуральная полоса неудач.

Заводской конкурс на лучший плакат-мотиватор для русского стаффа я игнорировал. Все ждали, что «Мишка им сейчас нарисует», а я сказал: да ну, не моя специфика, разучился давно…

Не рисовать же завод, каким я его видел на тот момент – в гробу. У меня тут друзья загибаются практически, ничего себе мотивация. Кен совсем потух, Джейн окончательно замерзла, один Михалыч еще слабо теплится, и на том спасибо.

Победила в конкурсе наглая копипаста с советского плаката полувековой давности, слегка подправленная фотошопом. Одухотворенные работяги и надпись «Эфективность – это красота». Именно так, с одной «ф». Судили конкурс пиндосы, и мотиватор их восхитил. Зацепил, наверное, генетическую память о том, как их деды с такими же простыми открытыми лицами клепали небоскребы громадными заклепками. Но, зная уже за русским стаффом некую шаловливую креативность, пиндосы вызвали на экспертизу наших из пиар-службы. А то мало ли.

Пиарщики репу почесали, и у них тоже проснулась генетическая память. Они полезли в Интернет и очень быстро нашли оригинал: это была, оказывается, афиша культового фильма. Господа начальники обиделись и почуяли недоброе – нюх на провокацию у пиндосов отменный. Увеличили картинку, изучили пристально и нашли у одного персонажа сомнительные точечки на пальцах. Вывели в полный размер (плакат-победитель обещали распечатать и по всему конвейеру развесить), а у рабочего на руке едва заметная татуировка: FUCK USA. Вскрыли конверт с личными данными автора и увидели, что у этого террориста подлого ни заводской должности, ни специальности, ни даже электронного адреса нету, зато есть имя редкое: Янки Гоу Хоум.

Поднялся жуткий крик, Пападакис нервно закурил, а меня опять вызывали к кадровику.

– Я не мог сделать такую ошибку в слове «эффективность». Даже нарочно.

– А кто может?!

– Да кто угодно!

– Ну, Михаил Сергеевич, вы довыпендриваетесь! Это я вам официально говорю!

– Да идите вы все…

В курилке спрашивают: ну, че? И тут я сплоховал при всем честном народе, включая тим-лидера и кое-какой инженерный стафф. От обиды, видимо, что заподозрили в неграмотности. Среди художников полно двоечников, это как бы почти норма, а у меня за выпускное сочинение оценка девять-девять. Образ Печорина самую малость недораскрыл – коленвал ему в дупло, мальчику-мажору, – и одна запятая лишняя.

Месть моя, говорю, будет ужасна. Вот уволимся мы с Михалычем, и первое, что сделаем, – выкрасим мой цитрус в лимонный цвет. Потом напишем на борту «STRIT RASING» (сахар по столу рассыпал и пальцем нарисовал, чтобы понятно было). Подгоним машину к проходной и забьемся со всеми желающими на бутылку – что случится с мистером Джозефом Пападакисом, когда он увидит этот шедевр дизайна и грамматики: просто обморок или вообще отброс копыт?

– Два цитруса покрасим, мой тоже, – говорит Михалыч. – Это гарантирует обширный инфаркт миокарда, и мы всех уделаем.

У Мишеньки нашего мама доктор, и он знает всякие слова, просто редко их говорит – потому что скромный очень.

Вот же оболтусы, сказала Джейн, ну когда у вас это детство в заднице пройдет? Скучно мне с вами, мальчики, сколько лет вас знаю, а вы все не меняетесь.

Да куда уж нам, говорю. Люди мы дремучие, живем в лесу, молимся колесу. Только спорим, подруга, я скоро приеду к тебе на желтом цитрусе? Поедем, красотка, кататься?

Публика в курилке аплодирует, публике смешно. А между нами с Джейн такая высоковольтная дуга образовалась, вот-вот паленым запахнет.

– Кретин, – сказала Джейн. Лениво сказала, без обиды, без раздражения, просто констатировала факт.

Ну какой я тебе кретин, дорогая, кретин – это тот же дурак, только с высшим образованием, а у меня всего один курс…

А она уже уходила, такой я ее и запомнил – со спины. Кудрявый затылок, прямые плечи, восхитительная линия бедра и лучшие ноги левого берега, а может, и города.

И последнее ее слово было именно это – кретин.

А назавтра в обеденный перерыв возникает у нашего столика Вася-Профсоюз и говорит весело:

– Приятного аппетита, Дарты Веддеры. Не узнал вас без черных шлемов, богатыми будете, гы-гы-гы…

Тонко пошутил, видите ли.

На заводе не принято сожалеть о том, что Вася – идиот. Всем понятно: на его месте лучше уж очевидный придурок, стыдоба, позорище и угробище, чем хитрая сволочь. Вася не хитрая и не сволочь. Просто действующая модель бездарности. Пиндосы на него не нарадуются, а рабочим – плевать. Одна беда: Вася своей бездарностью страсть как достает. Особенно когда шутит. Так и дал бы ему в ухо.

– Давно хотел спросить – если вы такие умные, чего же вы строем не ходите, бу-га-га!

Бригада сразу набычилась. Вспомнила, что мы – местная интеллигенция, и привычно изготовилась оскорблять, глумиться, издеваться, а также втаптывать в грязь человеческое достоинство. Мы себе цену знаем. У нас, Дартов Веддеров, общезаводской копирайт на дурацкие шутки про коэффициент интеллекта, которые тут не понимает никто, и продвинутые шутки про жопу, которые тем более никто не понимает. Мы не строим из себя умных, мы и есть умные, даже слишком умные для завода. И намеков на то, что могли бы поменьше козырять своей сообразительностью, не прощаем никому. Тем более – Васе, пиндосскому прихвостню. С чего это он осмелел нынче? До сих пор жалею, что компот ему за пазуху не вылил – постеснялся, а ведь можно было.