Александр Мееров - Сиреневый Кристалл Страница 17

Впечатлений одного только дня, разумеется, недостаточно, чтобы составить сколько-нибудь полное представление о старинном и богатом городе. Однако и сейчас уж можно сказать, что Амстердам определенно хорош. Расположенный на девяноста двух островах, он, естественно, может считаться городом на воде. Бесчисленны лодки, плывущие по его улицам-каналам, вдоль которых над тихой темной водой склонились густые кроны лип и вязов; множество изящных мостиков перекинуто через каналы; теснятся узкие высокие дома, построенные из кирпича и черепицы, украшенные розовыми, белыми, нежно-сиреневыми и светло-коричневыми изразцами, островерхими башенками, медальонами, всевозможной лепкой. Все это поражает чистотой и опрятностью, свежо и сочно выделяется на белесоватом фоне неба, на котором нет-нет да и прорвется бледная лазурь, а когда вдруг луч солнца заиграет на чешуе вымытой дождем кровли или изразцах затейливой колоколенки, невольно восторгаешься поразительной игрой красок, притушенной вечно влажным воздухом.

Но самое большое впечатление на впервые прибывшего в Амстердам производит перезвон колоколов, заполняющий город каждые четверть часа. На всех церквах, на ратуше, на бирже колокола вступают в чудесный хор. С каждой колоколенки несутся мелодичные звуки гимнов и песен. Звуки переплетаются и плывут над домами и каналами, создавая ощущение праздника, повторяющегося каждые пятнадцать минут. Сперва все твое внимание сосредоточивается на этой непривычной, но красивой пляске медно-серебряных звуков, однако постепенно, от часа к часу, привыкаешь к этому торжеству и вскоре кажется: прекратись этот хор - и жизнь города замрет.

Сегодня мы уже успели ознакомиться с городом. Закончив хлопоты по устройству в гостинице и по улаживанию в порту формальностей, касающихся нашего экспедиционного имущества, мы все часам к трем были свободны и отправились в кафе на Вормштаат, неподалеку от площади Старой кирхи, где, как нас уверил Василий Афанасьевич, кормят отлично по ценам вполне умеренным. Обед действительно оказался обильным, недорогим, и нам осталось только лишний раз подивиться сметке и находчивости нашего отставного морячка, который, не зная языка, никогда не бывав ранее в Амстердаме, за несколько часов отлично сориентировался. На оставшееся до сна время не предвиделось никаких обязательных дел, и каждый из нас мог отдохнуть и поэкскурсировать, избрав для себя наиболее приятное направление. Вся наша компания разделилась на группы, видимо по принципу общности интересов, и, не теряя времени, разбрелась по Амстердаму...

Завтрашнего дня жду с нетерпением и трепетом - завтра поездка в загородный домик Парсета. Каким найду его? С ногами у него, наверное, настолько плохо, что он даже не смог приехать в порт к пароходу, хотя и намеревался нас встретить. Как примет, что посоветует? Очень нужно сейчас его умное, доброе напутственное слово, его благословение!

Завтра у Парсета, а послезавтра можно и в путь. Как раз в воскресенье днем "Лютцов" отходит в Сингапур..."

Вудрум тревожился не зря. Встреча с Парсетом изменила многое. Экспедиция застряла в Амстердаме почти на две недели, и думать об отплытии на "Лютцове" в ближайшее воскресенье уже не приходилось.

В этот период Вудрумом написано особенно много. Кроме дневников письма жене, письма своему самому близкому другу и поверенному во всех делах в Петербурге Е.А.Евдокимову, а также Гуну Ченснеппу. Почти всю эту переписку удалось найти, и мы довольно хорошо представляем, что произошло в те дни в Амстердаме.

Рано утром 7 ноября Иван Александрович отправился к Парсету. Оставаясь верным своей привычке, он подробно описывает в дневнике путь, который проделал от "Виктории" до загородного дома, где жил на покое знаменитый ученый. Окрестности города, равнинные, несколько монотонные, какой-то добродушный покой и серьезность, царящие вокруг, настроили Ивана Александровича на лад умиротворенный и несколько приподнятый. Беспокойный Амстердам остался позади, приближался маленький, поразительно чистый и тихий поселок, окруженный зелеными польдерами с пасущимися коровами, каналами и мельницами, виднеющимися повсюду до самого горизонта. Кое-где среди равнины высятся ряды деревьев, чернеют канавы, наполненные поблескивающей водой. Река, через которую перекинут мостик, течет мимо старинных городских ворот против основания невысокого холма. А над всем этим низкое, нависшее небо с разноцветными облаками; колорит всего простора то серо-сизый, то желтовато-розовый от чуть-чуть выглянувшего солнца. Невольно вспоминаются картины Рюйсдаля и Поттера. Вот и маленький, уютный, окруженный игрушечным садом домик с протертыми до блеска стеклами в темных полированных рамах. За окном - Парсет.

"Первое впечатление, - пишет Иван Александрович в своем письме жене, таково, будто Парсет категорически отказывается стариться. Все такой же огромный, добродушный, с маленькими изящными руками, выразительно дополняющими его неторопливую емкую речь. Он по-прежнему насмешлив, остроумен, и, знаешь, Натали, не глядя на то, что многолетнее сотрудничество придало нашим отношениям характер некой интимности, я в его присутствии все еще немножко робею, вернее, чувствую себя несколько смущенным".

Радостными были только первые минуты встречи. Вскоре огорчения стали взаимными. Поговорив немного с Парсетом, Иван Александрович понял, как глубоко несчастлив этот внешне, казалось, не изменившийся, увлекающийся, упрямый, чуть неуравновешенный и, однако, уже сломленный неизлечимым недугом человек.

- Прошло то время, дорогой Вудрум, когда жизнь мне казалась радостной, полной высокого смысла, надежд, когда я шел и земля пружинила подо мной. Помните, на Себарао? В ту ночь, когда с нами затеяла игрушки гроза? О, как это было хорошо! Двадцать лет прошло. Вы были тогда совсем молодым... Ну, ничего... Теперь пойдете вы с друзьями, с сыном, преисполненные больших надежд и благородных устремлений. К сожалению, без меня. Как бы мне хотелось разделить с вами трудности похода, но без ног... Без ног в поход не отправляются.

И все же Парсет присоединился к походу. Головой, сердцем. Его ум, талант, опыт, безраздельная любовь к науке - все это сейчас особенно нужно было Вудруму. Парсет начал с того, что самым подробным образом ознакомился с оснащением экспедиции, и пришел в искреннее отчаяние. Он возмущался с осторожностью профессионального ученого, тщательно взвешивающего каждое свое утверждение, но все же возмущался, не щадя самолюбия собеседника, заботясь только о правильности даваемой оценки. Он, как никто другой, понимал Вудрума, зная, с каким трудом русскому ученому удалось собрать средства для своего смелого и опасного предприятия, но считал, что с подобным снаряжением и средствами отправляться на Паутоо слишком рискованно и, пожалуй, просто бессмысленно.