Генри Олди - Где отец твой, Адам Страница 17

Внизу, в холле, Мишель трепался с охранником о бабах. Собственно, охрана "Ящика..." с самого начала была бессмыслицей, пустой тратой времени, - но сейчас это позволяло еще двум-трем сейфам полагать свой кусок хлеба с маслом честно заработанным, а не брошенным в качестве милостыни. Рядовой Сыч! Или, если угодно, генерал Сыч! Отставить! Есть, сэр... - Ты далеко? - спросил Мишель, отвлекшись от сравнительного анализа блондинок и брюнеток. - В садик, за пацаном. - Подвезти? - Спасибо, я пешком... Под Новый год Кирилл начал задаваться странным вопросом: почему Мишку в "Ящике Пандоры" уважают больше всех? Ведь не сейф, не родной-обреченный, а просто идейный упрямец, способный в принципе обзавестись "ментиком" в любое время, ринуться по накатанной, сладкой дорожке. Да, идейный, очень спокойно сказал Мишель, узнав о сомнениях друга. Таких, как ты, Кирюша, мало. А таких, как я, очень мало. Но ты понимаешь... Вокруг творится черт знает что - или Бог знает что; короче, они знают, а я не знаю. И вся эта утопия мне не по душе. Хотя бы потому, что решал не я, - решали за меня, полагая некоего Мишку Савельева винтиком грядущего Эдема. Так вот, я и мне подобные не любят быть винтиками. А когда приходится быть винтиками, ибо так решили вверху или внизу, мы пытаемся выпасть из общей машины, откатившись в траву. Возможно, машина обойдется без нас. А возможно, не обойдется. Вот я и хочу это узнать. Не было гвоздя, подкова пропала, не было подковы, лошадь захромала, лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит... Пожав плечами, Кирилл счел Мишкины идеи блажью. Но позже Казимир, подсев к Кириллу за столик и случайно выйдя в разговоре на эту тему, раскрыл истинную цену блажи Мишеля. К нему стучатся, сказал Казимир, попыхивая сигарой. Нам хорошо, дорогой мой, мы закрыты, опечатаны, и если чем терзаемся, так только личными комплексами. А Мишенька - из большинства. Проклятого или благословенного, этого знания я лишен, но большинство... У него свои законы. Оно зовет. Оно тянет, приказывает, потому что большинство, потому что иначе не умеет. Стоит Мишеньке хотя бы раз откликнуться на зов, проявить минутную слабость, - и он безо всякого "ментика" очень быстро присоединится к большинству. Особенно сейчас. А он держит двери на засове. Упирается. Руками и ногами. Зубами. Упрямством своим немереным. Старым таким упрямством, исконным. Раритетным. Как вы полагаете, Кирилл, кто больше заслуживает уважения: мы или он? - ...Эй, Кирюха! Ты кого больше любишь? Блондинок? - Я Ванду люблю, - невпопад заметил Кирилл, разглядывая Мишеля, словно увидел его впервые. И, когда Савельев комически развел руками (дескать, вольному - воля!), вдруг, изумляясь собственному любопытству, спросил. Мишка, скажи мне, пожалуйста... Почему Казимир такой умный? - Так он же поп, - ничуть не удивившись, ответил Мишель. - Как поп? Какой поп?! - Обычный. Ну, не вполне обычный - расстрига он. Бывший отец Михаил. Еще в начале этого... искупления взял да и сложил с себя сан. А так: поп себе и поп. Священник. Профессор богословия, что ли? У него еще ксива от епархии была: разрешение на экзорцизм. Или на что-то похожее, не помню уже. - А-а... - чувствуя себя умственно отсталым, протянул Кирилл. Расстриг он представлял как-то иначе. Во всяком случае, вальяжный эстет Казимир с его сигарами...

Погода радовала: раньше в июле-августе жара стояла - хоть яичницу на мостовой жарь! А сейчас - тень от буйно разросшихся кустов, прохлада от крон деревьев, легкий ветерок, аромат зелени и цветов. Георгины, астры, гладиолусы... Сезон, не сезон - цветут. Под окнами сплошные клумбы. Уже почти рай. А скоро будет совсем, если верить Казимиру. В нынешнем мае даже пуха от тополей не было. Тополя есть, а пух отсутствует. Однако умиротворение бежало Кирилла. Свербел в душе хитрый червячок, мешал окунуться с головой в нирвану пивного благодушия. Слова Мишеля лишь добавили веса теориям бывшего священника. Искупление первородного греха; интеграция душ в единого Адама; восставшие не телесно, но ментально (духовно?!) мертвецы внутри "проснувшихся"; маячащий на горизонте Нью-Эдем с ограниченным контингентом населения... Вот, идет Кирилл Сыч по центру города, - а много ли прохожих за те пятнадцать минут, что он идет, на пути встретилось? Пять? Десять?! Три машины проехали - чудо... Знаем, знаем: миграция в деревню, исход из городов, учили, проходили, сами статейки кропали: с цифрами, с графиками. Но и кое-что другое тоже знаем. Уходят из жизни старики, больные, просто уставшие жить люди - тихо, без мучений, без боли и ожидания. Толпами. С улыбкой на устах. Озноб от такой улыбки пробирает. Никогда, ни за какие коврижки не научиться сейфу так улыбаться; вот и вздрагиваем. Зачастую уходят и вполне бодрые, полные сил здоровяки. Как пассажиры с автобусной остановки, если ждать надоело. Ждать - чего?! Может, они на такси пересаживаются?! Зато рожать перестали. Спокойно, равнодушно; будто за ненадобностью закрыли производство валенок и галош. Год рождения Адамчика был последним. Говорят, кто-то не поленился сосчитать: "последышей" на шарике родилось сто сорок четыре тысячи. Поколение праведников? Адам вчера тайком за вареньем лазил... чашку разбил - мамину любимую! Праведник... - ...Наталя Петловна, вставайте! Ну вставайте зе!.. - Она на'ошно! П'итво'яеца! - Не толкайся, пончик! - Сам пончик! - Не хоцу-у-у так иглать! Ну Наталецька Петловна зе!.. - А давайте ее водой польем! Я в мультике видел... - Давайте!.. Слышал ли Кирилл все это на самом деле? Или уже потом перевозбужденный мозг сам достроил, воссоздал испуганно-растерянный хор? Детвора сгрудилась над молодой воспитательницей, лежавшей около турничка-рукохода. Разметавшиеся по земле светлые волосы, левая рука без сил откинулась на край песочницы, правая неловко подвернута. На лице восковая бледность и застывшая, почти младенческая обида. Как же так, все было хорошо, все было просто прекрасно, и вдруг, ни с того ни с сего... Кирилл замер у низкой, аккуратно выкрашенной известкой ограды. Бежать к воротам? - далеко. Он перелез прямо через забор, но, проламываясь сквозь буйную сирень, споткнулся. Упал. Острая боль в лодыжке. Черт, как минимум, растяжение! С трудом поднялся, цепляясь за гибкие, ненадежные ветки, упрямо заковылял к площадке. - Разойдитесь. В тоненьком, гибком голосе, словно в клинке шпаги, таилась скрытая сила. Малыши невольно расступились, подчиняясь. Пропуская к упавшей воспитательнице - Адама. Самого младшего. Владика, его одногодка, родители уже забрали домой, а Кирилл, вот, запоздал... Крохотные пальчики уверенно легли на шею, нащупали артерию. Одновременно Адам приложил ухо к груди женщины, пять-шесть секунд вслушивался... - Ты в доктола иглаешь, да? Адам не ответил. Молча вскочил на ноги и, оттолкнув загораживавшего кратчайший путь мальчишку, рванул со всех ног. В медпункт. Это выяснилось довольно быстро, но не сразу. Тут дети наконец заметили шкандыбающего к ним Кирилла. - Дядя Ки'ил, дядя Ки'ил! Наталя Петловна!.. она!.. - А вас Адам убезал! - Где медсестра?! - Она не сестла, она - тетя доктол... - У меня сестла... Танюска... - Бегите кто-нибудь за ней скорее! Я ногу подвернул, не могу быстро... - Я! Я побегу! - два огромных голубых банта на соломе косичек, широко раскрытые глаза-васильки, и веснушки, веснушки... - Я бегу, дядя Ки'ил! Девочка помчалась к корпусу. Кирилл наконец доковылял до пострадавшей, неумело сунулся щупать пульс. - У нее сердце. Отказало. Я сейчас, сейчас, - рядом стоял запыхавшийся Адам. Серьезный и собранный, с большой картонной коробкой в руках. В коробке - шприцы, какие-то баночки, ампулы, вата, бинт... Чужой, взрослый человек. - Дай сюда! - аккуратно поставив коробку с медикаментами на землю, Адам бесцеремонно выхватил из чьих-то рук плюшевого медведя-толстяка. С усилием подсунул воспитательнице под голову. - Папа, делай ей непрямой массаж сердца. И искусственное дыхание. Я пока шприц приготовлю. Должны успеть... Ну, давай, чего смотришь! Кирилл подчинился, не успев осознать, что подчиняется. Как щенок, на которого рявкнул низкорослый, но старый и опытный пес. Дети притихли, чуть попятившись и молча наблюдая за происходящим. Отлетели две пуговицы с кофточки. Полупрозрачный бюстгальтер. Отличная грудь... "Рядовой Сыч, м-мать твою! Отставить!" Четыре толчка - один вдох; четыре - один... Так учили на кратких медицинских курсах для населения. Вернее, даже не его учили - видел, как учат других, слышал, что при этом говорила молоденькая инструкторша. Заметку для газеты готовил, еще будучи студентом. "Курсы жизни", практическое задание. Курсы жизни... - Сильнее, пап! Все, хватит. Отодвинься. В руках Адама - мокрая вата. Острый запах спирта. Бред, чушь, наваждение! - четырехлетний пацан... Кирилл запоздало вздрагивает от ощущения нереальности происходящего, но ничего больше сделать не успевает. Адам с размаху всаживает шприц, налегает всем тщедушным телом. Тонкая и длинная игла входит до упора - ни малейшей реакции со стороны женщины. Адам начинает осторожно вдавливать поршень. Губы мальчишки беззвучно шевелятся: "Ну! Ну же!" - и еще брань, страшная, ломовая, хирургическая... Взгляд Кирилла на миг касается пустой ампулы. Отломанный кончик валяется рядом, хищно поблескивая. Адреналин. Это значит... прямой укол в сердце! Да что же Адам делает?! - Давай, папа! Рот в рот... Вдох, другой, третий. Хриплый стон. Дергается рука. Грудь судорожно вздымается. - Ф-фух, успели. Ну, папа, считай, повезло...