Александр Казанцев - Купол надежды Страница 17

— Значит, по существу, это не синтетическая пища, не белок из воздуха, а «творожные изделия»?

— Если хотите, то так. Но мы учимся придавать им привычные для человека виды питательных продуктов. Самое простое — делать сосиски, ливерную колбасу, макаронные изделия. Такую форму придать белку нет ничего проще: не надо специальных машин, скажем, ткацких станков…

— Ткацких станков?

— Именно. Казеин превращают в тонкие нити, как в вискозном производстве, а потом ткут из этих нитей волокнистое мясо. Однако нужно придать этой пище еще и вкус и запах мяса.

— И это возможно?

— Без этого мы не смогли бы ничего сделать.

— Как интересно! Честное слово!

— Не только интересно, но и трудно. Предельно трудно. Плохо мы понимаем, что такое запах, и не умеем его измерять.

— Послушайте, Николай Алексеевич, а какой чувствительности приборами вы обладаете?

— Уступающими чувствительности нашего носа, во всяком случае.

— Ой, а что я вам предложу! Смеяться будете.

— Если серьезно, то не рассмеюсь.

— Собаку! Представьте, обыкновенную собаку. Ее обоняние, говорят, в миллион раз острее, чем у человека. Натаскивали же во время войны собак, чтобы они нюхом определяли, где закопаны мины с толом.

— Слушайте, милая марсианка! А у вас на Марсе умеют свежо мыслить. Я понимаю, что там, как в Японии, все не так. Вот вы и предлагаете живые приборы.

— У меня даже есть собака — чудесный боксер Бемс, рыжий, веселый. Честное слово!

— Обязательно познакомьте меня с ним.

— Мой сынишка Алеша его обожает.

— У вас и сынишка есть?

— Да. Три года. Милый мальчик.

— Какой же другой может быть у такой мамы! Но — к делу. В Москве нам придется встретиться, На деловой почве.

— На деловой? — протянула Аэлита. — Хотя да, я понимаю, у вас семья…

— Вообразите себе рака-отшельника. Так это я. Дети разлетелись, кто уже доктор наук, кто капитан дальнего плавания, а дочь — актриса.

— А их мама? — робко поинтересовалась Аэлита.

— Увы. Пять лет назад схоронил. Автомобильная катастрофа. С тех пор ненавижу автомобили. В институт и Академию наук всегда пешком хожу. Только на дачу езжу. Я тоже три месяца в больнице отлежал, но выжил — бурлацкая кость, говорят.

— Бурлацкая?

— Прадед у меня, дед Анисим, бечеву по Волге тянул. Возможно, Репин с него свои этюды к знаменитой картине писал.

— А вы не пишете картин, Николай Алексеевич? Вы обязательно должны что-то такое делать.

— Какая проницательность! Картин я не пишу, но…

Было уже поздно. На необычную парочку, засидевшуюся в холле, многозначительно поглядывал дежурный инструктор, рослый кабардинец в тренировочном костюме с красной повязкой на рукаве. Пора расходиться по своим комнатам.

— Я был очень рад вас узнать, — сказал Анисимов, прощаясь.

— А что же мне тогда говорить? — выпалила Аэлита, заливаясь краской.

Наутро, выйдя на лыжах, она тщетно искала повсюду академика и даже не на шутку расстроилась.

И вдруг увидела высоко на склоне согнувшуюся фигурку. Однако рассмотреть не могла. Что-то толкало ее идти туда.

Это казалось нелепым, потому что, будь то Николай Алексеевич, он уже давно скатился бы со склона. А фигурка оставалась неподвижной. И сердце у Аэлиты захолонуло. Что, если ему плохо? Ведь человек он пожилой, вот и скрючился на снегу. И никто не идет на помощь!

И его новая знакомая помчалась, вернее, довольно неуклюже побежала на лыжах в гору.

Добежала до Николая Алексеевича и совсем выдохлась.

Чутье не обмануло. Она застала его, к счастью, совершенно здоровым, но занятым чем-то странным.

Только приблизившись, Аэлита увидела, что он делал. Увидела и ахнула.

Она словно взглянула в зеркало, видя свей великолепный портрет. Скульптурный портрет, слепленный из снега.

Сходство казалось поразительным: не только воспроизведены черты лица, но схвачено выражение.

На Аэлиту смотрела белоснежная японочка с чуть заметной робкой улыбкой и прищуренными глазами.

— Какая прелесть! — воскликнула Аэлита. — Я должна вас за это поблагодарить.

И, повинуясь невольному чувству, она бросилась Анисимову на шею и расцеловала создателя снежной скульптуры.

Что ж тут особенного? Он ведь на столько лет старше! 

Глава шестая. ПАПА

Аэлита не могла быть партнершей такого лыжника, как Анисимов, поэтому Николай Алексеевич отказался от своих любимых спусков, чтобы ходить вместе с молодой женщиной.

Вечерами они сидели в холле, где к ним уж привыкли.

— Но все-таки почему же вы Аэлита? — спросил он как-то ее.

— Вас интересует только мое имя или я сама? — насторожилась Аэлита.

— Нет, почему же? Я подозреваю некоторую связь между вашим именем и вами в результате чисто научного наблюдения.

— Ну так знайте! Хоть вы и всемирно известный академик, а наблюдение ваше неправильно! Честное слово!

— Я смирюсь, если вы докажете.

— Аэлита я не потому, что я какая-то особенная, а потому, что у меня папа особенный.

— Тогда расскажите о нем.

— Правда? Вам это интересно?

— Ведь он ваш папа.

— Он удивительный. Вы сейчас поймете. Во-первых, он ростом даже ниже меня. Но он Большой Человек! Он прошел фронт, был у партизан. После войны отправился в Арктику и женился на оленеводке. Понимаете? Вот почему я выгляжу «азиаточкой» и меня даже принимают за японку.

— Значит, «большой человек маленького роста»?

— Представьте, это слова его профессора, когда он заканчивал Томский политехнический институт. Но я перепрыгиваю. Я родилась на Марсе.

— На Марсе? — поднял брови Анисимов.

— Представьте. Так знаменитый полярник Кренкель в шутку назвал отдаленный арктический остров. Корабль «Георгий Седов» доставил туда папу с мамой, потому что папа попросил Кренкеля отправить их на полярную зимовку в любое место, хоть на Марс. Вот на этом острове я и родилась. Поэтому и назвали Аэлитой, считайте крестницей Кренкеля. Потом после арктических зимовок папа перебрался на Урал, на самый северный металлургический завод, чтобы наши родичи на оленях могли маму проведывать. Я очень хорошо помню заводский пруд. Он пылал.

— Пруд пылал?

— Да. Во время плавки. Вечерами. Я сначала боялась горящей воды, а потом подросла и полюбила бегать на берег, когда во время разливки стали по изложницам здания цехов становились ажурными, просвечивали, сияли, отражаясь в воде. И над ними поднималось зарево.

— Представляю.

— Папа работал в машиностроительном цехе. Ну и придумывал там множество всяких новшеств. Но у него была одна идея, которой я обязана жизнью. Право-право!

— Жизнью? Идее?

— Чтобы спасти меня, грудную крошку, заболевшую воспалением легких, когда зимовка осталась без топлива, он придумал особый ветряк и нагревал трением воду в центральном отоплении. В Надеждинске же, так еще до войны назывался тот уральский завод…