Пол Макоули - Звездный оракул Страница 17

Прежде Мемос владел несколькими домами, но их реквизировали для нужд армии, и теперь семья вертелась, как могла, чтобы добыть себе пропитание. Тем не менее в старике не чувствовалось горечи, напротив, Пандарас, пожалуй, никогда не встречал более добродушного и терпеливого человека. Он рассказал Пандарасу множество легенд своей расы. До преображения его народ жил на широкой равнине, заросшей высокими травами. Мужчины охотились на мелкое зверье, а женщины собирали корни и плоды. Когда лето подходило к концу, а Око Хранителей в последний раз заходило за горизонт, женщины молотили зерно, перемалывали его в грубую муку, а из отрубей варили нечто вроде пива. Еще тридцать поколений назад его раса жила именно так, но только сейчас, признался Мемос, его народ понял, как он был богат.

— Мы работали всего несколько часов в день, — с грустью вспоминал он. Остальное время мы пели песни и рассказывали легенды, выкладывали картины из плоских камешков или же выкладывали орнаменты из кусков скальных пород, чтобы умилостивить Хранителей. А что теперь? Мы трудимся все время, когда не спим, и лишь с большим трудом зарабатываем на скудное пропитание. Какая выгода народу от преображения?

— Если люди не прошли преображение, они не свободны, — объяснил Пандарас. Конечно, его господин нашел бы ответ получше, ведь Йама постоянно размышлял о таких вещах.

Такой ответ не удовлетворил Мемоса.

— Свободны, уж это точно. Свободны сдохнуть с голоду.

Свободны стать чужими рабами.

— В Изе мы полагаем, что в таких людях, как мы, вся сила города.

— Слыхал, слыхал, — отозвался Мемос, — но я все же думаю, что простое население Иза угнетено не меньше, чем мы здесь. Хранители возложили на нас тяжкое бремя. Кто знает, может, люди вроде меня не достойны их даров.

— Надо верить, что хотя бы детям достанется лучшая участь, — вздохнул Пандарас, но Мемос никак не отреагировал на эти слова. В городе мало кто верил в это основополагающее утверждение. Впав в отчаяние и нищету, люди забыли о благодатной защите Хранителей.

Как-то вечером они по обыкновению сидели у дверей разгороженной на каморки комнаты, Мемос на пластиковом стуле, Пандарас у его ног. Перед ними тянулся канал, изрезанный листьями водяного гиацинта. На другой стороне женщины, сидя на корточках, стирали белье. Гладкими плоскими камнями они выбивали из него грязь. Женщины принадлежали к той же расе, что и бандиты, напавшие на Пандараса и Тибора. Из домов, окаймляющих канал, доносились звуки молитвы — кто-то включил кассетный магнитофон на полную громкость. Из другого окна слышались крики и ругань.

Только что прошел дождь, воздух был чист и прозрачен. Провисшая паутина электрических проводов высоко над водами канала трещала и искрилась всякий раз, когда с нее падали капли. Эта картина живо напомнила Пандарасу его детство в Изе, только тут было более жарко и влажно.

Над головами медленно пролетел флайер, его днище ощетинилось оружием казалось, дула гребенкой прочесывают крыши. Шум генераторов заглушил все звуки в целом квартале. В бегущей тени флайера воздух становился как будто знобяще-холодным и еще более сырым. Прекратились все разговоры, каждый остановился и взглядом провожал летающую машину. Когда флайер скрылся из глаз, Мемос наконец пошевелился и мрачно заметил, что война приближается и дела, видать, плохи.

Пандарас кивнул и отхлебнул мятного настоя из своей чашки, ожидая, что старик станет развивать эту тему. Со времени приезда в Офир он многое узнал о войне. В Изе она казалась далекой и малоинтересной. Люди там не слишком о ней задумывались. Они узнавали новости от профессиональных сказителей, которые пели песни и исполняли былины @ героических подвигах и великих победах каждому, кто соглашался слушать. Но здесь война была практически по соседству, и тут любой мог поведать свою собственную историю. И в большинстве рассказов говорилось о внезапных наступлениях еретиков, о беспричинных поломках оружия, о падающих с неба машинах. Говорили о новом генерале или вожде, появившемся среди орд еретиков, о сокрушительных поражениях и горьких отступлениях.

Мемос высказал мысль, что легко понять, как плохи дела на войне, потому что почти никто не тащится за солдатами к линии фронта. Картежники и шлюхи понимают, что на поражении не наживешься.

— Нашему народу пора убираться из города, — размышлял он. — Нам нужно вернуться на свои высокогорные равнины, вернуться к прежней жизни. Но дело в том, что мы не можем быть иными, чем стали теперь. Мы превратились в людей, потеряли способность быть как животные и позволять инстинкту управлять нашими действиями. Теперь каждый из нас заперт в собственной душе, как в тюрьме.

Пандарае огорчался, слушая эти жалобы. Старик ему нравился.

— А что говорит твой внук? — поинтересовался он.

Мемос ответил не сразу. Он допил свой чай, процедив последние капли сквозь крупные передние зубы, потом выплюнул стебельки травы. Наконец он произнес:

— Он не из нашей семьи. Больше не из нашей. Теперь он принадлежит Пирре.

Пандарасу хотелось еще что-нибудь разузнать, но Мемос не желал говорить о Пирре и своем внуке. Те, кто работал в кафе, тоже не хотели о ней говорить. Они отмахивались от расспросов Пандараса предостерегающими жестами, касаясь глотки, глаз или лба. Они считали, что человеку вроде Пандараса не стоит забивать себе голову мыслями о таких людях, как Пирра. Ничего, кроме беды, от нее не дождешься. Не имея конкретной информации, Пандарае строил грандиозные и невероятно сложные планы, как одурачить атаманшу гангстеров, сам прекрасно понимая, что все это просто пустые мечты. Он уже стал впадать в отчаяние — прожив в городе две недели, ему не удалось отложить ни одной монеты. Деньги здесь таяли как дым, а были необходимы как воздух: ими оплачивался каждый миг жизни, и удержать их было не легче, чем воздушную струю.

А потом за Тибором пришли солдаты.

Дело было на рассвете. Пандарае проснулся от того, что кто-то ударил его ботинком по ребрам. Крохотная каморка была вся забита солдатами. С трудом протиснувшись между ними, Пандарае встал на ноги. Чьи-то руки сгребли его, подняли в воздух и отшвырнули в сторону. За тонкой перегородкой визжали на разные голоса две женщины и сердито кричал мужчина. Один из солдат бросил на пол какую-то бумажку, еще раз ударил Пандараса ногой и вышел вслед за товарищами.

Тибор исчез. Пандарае выскочил на улицу и успел заметить, как плоскодонная лодка с навесным мотором на корме скрывается в предрассветной мгле. Поднятые ею волны стучали о берега канала и раскачивали сампаны, сгрудившиеся на перекрестках. Кто-то выстрелил в воздух из карабина, лодка обогнула изгиб канала и пропала.