Всеволод Глуховцев - Перевал Миллера Страница 17

Я погасил зажигалку и вышел прочь, запер дверцу. Отряхнул ладони. Я ощутил, что как-то враз устал. Ненужно, бессмысленно устал. Еще раз машинально вытер руки о штаны и побрел вверх. Закончилось ничем, и это было всего обидней. Невыносимо обидно.

Я вошел в номер. Голоса участкового и швейцара доносились с крыши. О чем-то они там мирно говорили.

Перевал Миллера. Мозаика не сложилась, не открыла ничего мне. Рассыпалась в труху. Смех. Я вздохнул и выбрался на крышу.

— Ну что там? — без интереса просил Липеев и задрал голову, блаженно жмурясь.

— Ничего, — ответил я.

— Ну и ладно, — благодушно сказал он, продолжая жмуриться. — Найдутся — значит, найдутся, а нет — так нет. Верно?

Эй, капитан! Размяк. Обманщица весна. Конечно, ей раз плюнуть окрутить кого угодно, а тем более на крыше. Здесь так хорошо! Тепло. Свет солнца. Небо рядом.

Весна такая же блудница, что и сотни весен, пролетевших над Землей. Как приходили они, озаряя мир надеждами! Как пахли ветры!.. Ветры приносили запахи далеких стран с обратной стороны планеты — их дыхание сливалось с запахом сирени, голова хмелела, и казалось: бескрайний мир полон счастья! — счастье, вот оно — дышать весною, ясным светом, синим небом, и шагать куда глаза глядят, и знать: все впереди и юность навсегда.

Но это обман. Не все впереди, и ничто не навсегда. Весны приходили и уходили, мир менялся, теряя счастливую звонкость, и оказалось, что никакой он не бескрайний, а бесцветный, скучный и вязкий, как деревня под дождем. И теперь уже никакая весна не обманет. Я равнодушно кивнул.

Опять усмешка на губах. Я буду всю жизнь сидеть за конторкой, ругаться с горничными, сам покорно сносить вздрючки Нестерова… Если только его сын Сашка, войдя в управление наследством, не выкинет меня… Вот так. Я никто. Нет никакой тайны, вылетела она из «Перевала», исчезла где-то, потерялась в небе за городскими крышами, за окраиной, за излучиной реки, за лугом заливным, за дальними лесами…

Рассыпалась в труху, и никакой тайны не оказалось.

Но может, ее и не было?.. Да нет, была, не мог я ошибиться. Большая… что-то неизмеримо важное, может быть, главное о нашем мире и о будущем его. Была.

КОНЕЦ СКАЗКИ.

— Осторожно! — вскрикнул Федор, в перепуге округлив глаза. — Антон Валерьянович, ради бога, осторожно!!!

Липеев круто обернулся через левое плечо. Стоячий воротник кителя глубоко врезался в толстую шею.

Оба они увидели, как под ногами у Антона Валерьяновича Жерехова, управляющего гостиницей «Перевал», подался крайний лист кровли. Стертая подошва старого ботинка оскользнулась, Жерехов потерял равновесие, нелепо взмахнул руками и упал, грянувшись спиной и боком о крышу, не удержался и, растопырив руки-ноги, соскользнул вниз. Через секунду об асфальт глухо стукнуло.

Похолодев, Липеев и Баклагин мгновенье безумно смотрели друг другу в глаза — потом, опомнившись, ринулись в окно, толкаясь плечами, мешая один другому, ввалились в комнату, бегом в черный ход, промчались по лестнице — ключа нет, дверь закрыта! — и Липеев страшным пушечным ударом сапога вышиб ее — щепки брызнули, дверь хлястнула о стену — и капитан со швейцаром вылетели во двор.

— Жив!! — ликующе вскричал Федор. — Живой, слава тебе, Господи!

Жерехов сидел, привалясь спиною к стене, вытянув вперед неестественно искривленную левую ногу. Он корчился от боли и с сипением вцеживал в себя воздух сквозь стиснутые, оскаленные зубы. Федор кинулся к нему:

— Антон Валерьянович, как вы?!

— Порядок… — трудно проскрипел тот, не разжимая зубов и морщась. — Настроение бодрое, идем ко дну…

— Ну Жерехов! — облегченно загремел Липеев. — Ну ты даешь! Гусек-скакунок, мать твою!

Двор ожил. Замельтешили беспокойные голоса, задребезжали оконные стекла, замелькали в проемах испуганные лица.

— Что?.. Что случилось?

— Человек из окна выпал!

— Ой, батюшки!.. Жив ли?

— Жив, жив!..

— Э, холера… — пробормотал Липеев, озирая двор. — Ну начнется сейчас… Зеваки! Откуда, не пойму, берутся, как из-под земли выпрыгивают… Малый! Ты беги-ка, неотложку вызывай.

— Сейчас, — ответил Федор. — Сейчас, Валентин Саныч… Я сам вроде неотложки, я в армии санитаром был… — говорил он, осматривая ногу Жерехова. — Ничего страшного! Простой закрытый перелом левой голени, большой берцовой кости. Через месяц плясать будете, Антон Валерьянович!.. Больше ничем не ударились?

— Правым плечом об стену кинуло…

Поспешно переступив через выгнутую ногу, Федор ловкими, умелыми пальцами бережно ощупал плечо.

— Ну, здесь все в порядке, — весело заключил он. — Перелома нет, вывиха тоже; возможно, сильный ушиб… ну, растяжение. Это само пройдет… ну вы даете, Антон Валерьянович! В рубашке родились. Везет!

Преодолевая боль, Жерехов усмехнулся:

— Дуракам везет… Хорошо быть никудышником. Трагедии не вышло, Федя. Недотянул. Сыграл Петрушку в балагане.

— Так это оно и к лучшему, Антон Валерьянович, — серьезно сказал Федор. — Я, честно говоря, так и надеюсь, что все именно так и закончится — пшиком. Не трагедией, а анекдотом за три копейки, унылым… и не смешным уже.

— Чего это? — сдвинул брови Липеев, недовольный тем, что не понимает ничего. — О чем это вы?

— Так, — сказал Федор, вставая. — Пустяки.

Он поднял голову, посмотрел наверх. Весеннее небо ласково сияло голубым, далеким светом. Летели голуби. Старый двор был полон запахом сирени.

— Ну, давай, давай! Я ж тебе сказал: вызывай, чего тянешь?.. Иди!

Федор улыбнулся, поправил фуражку и сказал:

— Иду, Валентин Саныч. Уже иду.