Андрей Столяров - Телефон для глухих Страница 17

Катарина дрожала, как в лихорадке.

– Конечно, конечно, – поспешно сказал я, согревая ее пальцы своими.

– И получится, что нас всех просто не было… Обещай, если спасешься, ты ни за что этого не допустишь…

Она нахохлилась, будто птица, подняв острые плечи. Лоб был горячий, а губы – в чуть желтоватом, как при чахотке, налете. Я хотел возразить, что она сама все это прекрасно изложит тому же Алябьеву, главное – не отчаиваться, отчаяние в такой ситуации – хуже всего, но тут, словно мыши, запрыгали по тропе мелкие камешки, что-то грузно проехало, чавкнули вытягиваемые из глины подошвы, и в пугающей близости, наполнив звуком расщелину, радостно раздалось:

– Ну, скотина! Наконец-то ты мне попался, скотина!.. – Скотина Бак неизвестно откуда выбрался на тропу. Наверное, обошел по круче, где Бурдюк его, разумеется, проглядел. – Вот, господин офицер, изволите, прямой саботаж! Нарушение распорядка, я за ним давно наблюдаю…

– Гут, – без всяких эмоций сказал Сапог.

Он спускался по осыпи вслед за Скотиной Баком – увязая в щебенке, прямой, точно кукла, выкидывая вперед сияющие, бутылочные голенища.

– Сюда, сюда, господин офицер, пожалте…

Я даже не успел сообразить что к чему. Все накатывалось и разворачивалось в какой-то шизофренической нереальности. Скотина Бак поднимался к нам по насыпи, оскальзываясь, как громадный навозный жук. Накидка его блестела, жилистые кулаки отталкивались от камня. Полосатая человеческая фигура вдруг метнулась ему навстречу и ударила, кажется, прямо в багровую, выпученную щеками физиономию. Бак без особых усилий перехватил ее за поднятый локоть. Это был Клейст – он корчился, как червяк, и выкрикивал что-то невнятное. Я разобрал лишь одно пузырящееся на губах: – Ненавижу!.. – Скотина Бак на мгновение замер, видимо удивленный, а потом ухмыльнулся, и кулак быстрым молотом прочертил воздух… Бац!..

Кажется, даже эхо прокатилось по котловану.

Клейст, будто пьяный, слепо покачался секунду и – упал, не сгибаясь, разбрызгав телом жидкую грязь.

– Гут, – снова без эмоций сказал Сапог.

Я, наконец, поднялся, и Катарина, цепляясь за выступы, тоже выпрямилась. В котловане, как в преисподней, клубился непроницаемый молочный туман. Нитями серебра просверкивала в нем летящая с неба морось. Все было кончено; Клейст ошибся; мы все-таки тоже умрем в этой каменной, мокрой, холодной яме.

Скотина Бак вскарабкался наконец по осыпи и вытер пот.

– Вот так, – деловито сказал он, объемля торжествующим взглядом нас с Катариной. – Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я, скотина, такой… Дозвольте, господин офицер?

– Гут, – высказался Сапог в третий раз.

Точно более не знал ни единого слова. Правда, на этот раз он поощрительно улыбнулся, показав тридцать два плотных, как в кукурузном початке, зуба. И вдруг, будто идиот, не прерывая улыбки, замер, словно в нем что-то внезапно выключилось; очень похоже на Клейста, не сгибаясь, покачался из стороны в сторону и – упал, точно так же, как кукла, сразу всем телом – брызнула из лужи вода, и с неприятным шуршанием осела желто-размытая, песчаниковая щебенка.

Подведем некоторые итоги.

Летом того же года, за два месяца до печально известных событий в Бронингеме, Лайош Сефешвари, сотрудник лаборатории математической лингвистики при Втором отделе (семантика) Научного Комитета, в частном разговоре с Жюлем Марсонье, руководителем этой же лаборатории, и в присутствии нескольких других сотрудников, помявшись, видимо, от чувства неловкости, сказал примерно следующее:

– Простите, шеф… Это, конечно, шеф, совсем не мое дело… Но у меня уже третий день какое-то странное ощущение… Будто бы вам, шеф, грозит опасность… Будто бы – несчастный случай, шеф, именно сегодня… Вы извините, шеф, что я говорю об этом…

Точная форма предупреждения была впоследствии восстановлена. Марсонье, впрочем наряду с остальными, воспринял его как неудачную шутку, – отношения в среде матлингвистов, к сожалению, не сложились, – кисло поморщился, посоветовал сотруднику Сефешвари не переутомляться, после чего вышел на улицу и был сбит грузовиком, который вел пьяный американский солдат.

В тот же день при оперативной разработке данного материала Лайош Сефешвари, кстати говоря, сильно напуганный таким поворотом событий, показал, что ему в настоящее время тридцать четыре года, не женат, во Втором отделе (семантика) – с момента его образования, специальность – знаковая иерархия сложных систем. Предчувствие, о котором шла речь, возникло у него абсолютно внезапно. Две недели назад, во время обсуждения в кабинете у шефа очередной совместной статьи он вдруг отчетливо понял, что доктор Марсонье скоро умрет. Совершенно непроизвольное, очень предметное ощущение. Он даже как бы увидел картинку близкого будущего: громыхающая машина, как носорог, подбрасывает в воздух распяленную человеческую фигуру… Да, он сразу же понял, что это – Жюль Марсонье… Нет, без каких-либо характерных примет, просто догадался и все… Временная привязка чисто интуитивная – две недели… Он не предупредил Марсонье раньше, потому что очень уж глупо все это выглядело: научный сотрудник, руководитель сектора, и вообще… В последнюю минуту замучила совесть: а вдруг в этом все-таки что-то есть…

Сефешвари сделал потом около десятка тщательно задокументированных предсказаний. Все – на срок от пятнадцати лет до четверти века. То есть, не поддающиеся немедленной экспериментальной проверке. Ситуация, вероятно, так бы и осталась локальной, но почти сразу же вслед за ним были выявлены еще семеро скрытых ранее прорицателей. Плачек и Ранненкампф, например, пришли сами, узнав подробности о гибели Марсонье. Через сутки количество их достигло двенадцати человек. Выяснилось, что такие случаи отмечались и прежде. Правда, до последнего времени они проходили по разряду легенд. Собственно термин “пророки” ввел в обиход Амальд Грюнфельд, когда тема была открыта и потребовался шифр для первичного обозначения. Кстати, он не совсем верно отражал суть явления. Предсказания, сделанные в ближайшие несколько суток, касались исключительно судеб отдельных людей: дата смерти и сопровождающие ее обстоятельства. Ничего, кроме этого, в официальном мартирологе не содержалось. Таким образом, от подлинного “исторического” прорицания это было весьма далеко. Однако и имеющегося в тот момент материала оказалось достаточно. Поиск велся открытым способом, информацию о “пророках” озвучили в тот же день восемь зональных агентств. Удержать сдвинувшуюся лавину было уже нельзя. Десятки тысяч людей тронулись с мест, будто подхваченные ураганом. Дороги, ведущие к югу, оказались забитыми. Душный бензиновый смог повис над Центральным международным шоссе. Никакие спешно опубликованные опровержения не смогли остановить этот поток. “Аэр-Галактика”, пользуясь обстановкой, назначила восемьдесят дополнительных рейсов. Пропускные кордоны Научного Комитета были опрокинуты половодьем. Город, впрочем как и его окрестности, превратился в развороченный муравейник. Спали, как нищие, просто на тротуарах и мостовых, спали на чердаках, на лестницах, в гаражах и подвалах. Пили тухлую воду – обеззараживающие таблетки кончились уже на вторые сутки. Банка собачьих консервов стоила семьдесят пять долларов. Контейнеры с продовольствием застряли в хаосе брошенных на магистрали, частично неисправных автомашин. Жажда з н а т ь, по-видимому, пересиливала все остальное. Мелкая городская газета напечатала на первой странице полный список “пророков”. Тираж попытались конфисковать, однако возле редакции мгновенно встала вооруженная очередь. Местная полиция была бессильна перед толпой. Муниципалитет колебался, не решаясь запросить военную помощь. Правительство страны колебалось, не решаясь оказать ее по собственному усмотрению. Научный Комитет дискутировал, не решаясь принять всю ответственность на себя. Как обычно в такой ситуации, недоставало политической воли. Неизвестно, что послужило тогда роковым детонатором. Кажется, Эрик Венцель, контрактник, астрофизик из Гамбурга, руководствуясь, разумеется, самыми благими намерениями, предсказал ужасную и скорую смерть одиннадцатилетней девочки, дочери влиятельного в местных кругах адвоката. Что и исполнилось – буквально через час после пророчества. Слухи о “глашатае сатаны” запузырились по городу. Обстановку до крайней степени усугубило еще и то, что одновременно с предсказанием Венцеля, наивность которого граничит с идиотизмом, то ли по недомыслию, то ли по злой воле, что, кстати, тоже вовсе не исключено, то ли просто в колоссальной неразберихе тех бурных дней был опубликован так называемый “черный перечень” Бьернсона, приговаривающий к смерти в ближайшее время не менее пятидесяти человек. Так или иначе, эффект был подобен разорвавшейся бомбе: “Пророки” не предсказывают будущее – “пророки” его создают!.. Первым заполыхал, облитый бензином, дом астрофизика. Бушующая толпа не пропускала пожарных, пока от летящих искр не занялся весь квартал. Сам Венцель к этому времени был уже, вероятно, мертв. Точно безумие охватило вчера еще законопослушных граждан: поджигали собственные квартиры, выбрасывали из окон и топтали магнитофоны и телевизоры. Вдребезги разбивали любую электронику вообще. Хрустела, съедая подошвы, стеклянная каша на улицах. Качались на спутанных проводах опоры энерголиний. К вечеру город задохнулся в сплошном огне. Убивали техников, легко опознаваемых по бежевым комбинезонам, убивали каждого, кто не спорол с груди шеврон Центра исследований. “Черный перечень” Бьернсона таким образом неумолимо овеществлялся. Погиб Кампа, погиб Левит, погибли оба Диспенсера, старший и младший. Погиб Рогинский, который отчаянно пытался остановить вакханалию. Из всего корпуса аналитиков в живых остался только Хольбейн. Раненый при первых же столкновениях, измученный ожогами и потерей крови, он каким-то чудом запустил двигатель единственного исправного вертолета и еще большим чудом посадил его через час в предместьях столицы. Сообщение о “Бойне пророков” в итоге ушло наверх. Однако Научный Комитет уже ничего не мог сделать. В столице тоже начались беспорядки, вспыхнул мятеж, и гвардейцы, одурманенные эргамином, обстреливали из штурмовых ружей здание Административного центра. Помощь в виде международных войск подошла только утром. Выжившие сотрудники секторов и отделов бежали в сельву. Из двенадцати дюжин, как предполагалось, “пророков”, видимо, не уцелел ни один. Обезумевшая толпа повышибала экраны на пультах слежения за обеими Зонами, раздробила аппаратуру, в результате чего пропали поистине уникальные наблюдения, и, скорее всего, ведомая опытными наставниками, забросала мазутными факелами темные зарешеченные бараки Биологического контроля.