Брайан Олдисс - Сад времени Страница 17

— А что, в отчетной все еще работает Реджи Хауэлс?

— Хауэлс? Кто такой? Впервые слышу это имя.

В отчетной все осталось по-прежнему; хотя нет, предательский глаз-телепередатчик и тут поблескивал из стены. Это осложняло дело: не все любят приносить покаяние при свидетелях. В комнате помещался стол со стульями по обе его стороны, проектор и магнитофон. Буш так и застыл у стола, сжимая и разжимая кулаки, когда появился Франклин.

Буш ясно помнил этого подслеповатого, похожего на борова, человека, помощника Хауэлса. Он всегда недолюбливал правую руку босса и никогда не искал его расположения — что могло изрядно повредить ему сейчас. Однако он приветствовал вошедшего почти радостно — приятно все-таки увидеть знакомое лицо, даже поросячью физиономию Франклина. А тот со времени их последней встречи явно погрузнел, покруглел и (вещь неслыханная!) даже как будто прибавил в росте.

— Присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее, мистер Буш. И давайте сюда ваш пакет.

— Сожалею, что не смог отчитаться сразу же по прибытии. Видите ли, моя мать…

— Знаю. Мы куда лучше информированы, чем вы думаете. Но замечу вперед на будущее: впредь отчитываетесь всегда немедленно. Соблюдая инструкции, вы обезопасите себя от разного рода неприятных неожиданностей. Понятно?

— Да, вполне. Следует запомнить. Я слышал, будто Реджи Хауэлс уволился или что-то в этом роде…

Маленькие глазки за круглыми очками слегка мигнули.

— По правде говоря, его просто застрелили.

Это «по правде говоря» привело Буша в смятение:

уж очень не вязалась почти панибратская первая часть фразы со скорбным содержанием второй ее части. Он решил, что на всякий случай о Хауэлсе пока лучше молчать. В то же время его так и подмывало сделать самую неуместную сейчас вещь: хорошенько двинуть кулаком по носу-пятачку.

Пытаясь воздержаться от исполнения своего желания, Буш поспешно достал плоскую старенькую сумку и начал расстегивать «молнию».

— Дайте, я открою. — Франклин резко дернул язычок замка, и горстка разных вещиц вывалилась на стол.

Цепкий холод сжег все внутренности Буша. Опять что-то случилось со временем — или с ним самим, — как тогда, во время удара лома Стейна.

Франклин потянулся к предметам на столе, его рука двигалась как будто по собственной воле. То была сложная многомерная конструкция, управляемая запутанной нервной и мышечной системой, а также гравитационными силами, с поправками на давление атмосферы и оптические искажения. Настоящая картинка из учебника анатомической механики.

Буш с неприязнью взглянул в лицо собеседнику. Крошечные глазки как впились в него, так и не отпускали; но лицо… Какое там лицо — просто схематическое изображение черепа с анатомического наглядного пособия! Часть кожи была аккуратно снята, чтобы продемонстрировать все до единого зубы, а также каким-то непостижимым образом можно было видеть нёбо и лабиринты внутреннего уха. Пучки красноватых стрел вылетели из клацающих челюстей, изображая процесс дыхания, и, проникнув в уши, сложились во фразу: «Семейный портрет».

Оно (по-другому и не скажешь) прочло эти слова — подпись на листке бумаги. Это был акварельный этюд Буша: пустынный пейзаж, натянутая, мертвая гладь моря. Из кроны дерева проступали неясные черты лиц. Буш только сейчас припомнил эту свою девонийскую работу. Он крепко зажмурился и потряс головой.

Когда он снова открыл глаза, Франклин предстал перед ним в своем обычном обличье. Начальник брезгливо взял акварель за уголок и отбросил в сторону, как мерзкое животное. Потом та же участь постигла целый блокнот зарисовок. Тому, что они изображали, почти невозможно было дать логическое объяснение и уж тем более подогнать их под какую бы то ни было узнаваемую форму.

— А это что такое? — вопросил Франклин.

Буша выводила из себя сложившаяся ситуация.

Господи, ну не объяснять же этому борову… Он откашлялся — и почувствовал некоторое облегчение. Какое устойчивое заблуждение, однако! С незапамятных времен считалось, что Пространство и Время можно, заключив в символы, перенести на бумагу. Так со времен первых наскальных рисунков и по сегодня человечество топталось на месте, ни на шаг не продвинувшись по этому пути. Нужно изобрести любой Другой способ… Но ведь и без того кто-то постоянно что-то изобретает — и где результат?..

— Мои заметки…

Франклин кивнул — видимо, решил удовольствоваться скупым ответом. Он уложил блокнотик на поднос — и Бушу снова показалось, что Франклин превращается в наглядное пособие. Усилием воли он прогнал наваждение.

И наконец все встало на свои места. Буш уже чуял затхлый воздух комнатки, слышал шорохи и возню Франклина, копающегося в его вещах.

А тот закончил осмотр на пяти звуковых блокнотах и мини-телекамере, всегда помещавшихся во время Странствий у Буша на запястье.

— Личные вещи вам вернут чуть позже. — Он вставил блокнот в щелку настольного прибора-ящика и нажал кнопку. Голос Буша — точнее его запись — заполнил каморку, а магнитофон позади Франклина тут же перехватывал его и вбирал в себя.

Франклин слушал без единого жеста или мимики на лице. Пальцы Буша сами собой начали отбивать по столу нервную дробь, потом сползли на колено. Каждый блокнот был рассчитан на двадцать пять минут; а ведь эти пять книжечек вобрали в себя долгие месяцы его пребывания в небытии. Когда одна из них заканчивала рассказ, Франклин вставлял в прибор следующую и продолжал безмолвно слушать.

Отчет предназначался для ушей Хауэлса, который принимал любую болтовню. Оттого Буш добавил к общеизвестному совсем немного новых сведений о прошлом, хотя отчет и содержал результаты его долгих исследований долготы первобытных лет; согласно им, долгота уменьшалась с течением времени. Буш установил, что год кембрийского периода состоит приблизительно из четырехсот двадцати восьми дней. Он также внимательно изучил воздействие КСД и Странствий на человеческий организм. Так-то оно так; однако гигантская доля отчета состояла из чисто личных размышлений и замечаний, имеющих мало связи с наукой; описаний людей, встреченных им во время Странствий. И все это было пересыпано обычными (но для людей непосвященных — весьма странными) заметками и наблюдениями художника.

Так что к тому моменту, когда докрутился последний блокнотик (а все прослушивание растянулось на два с лишним часа), Буш не смог заставить себя поднять глаз на Франклина. Ему казалось, что все эти два часа Франклин разрастался и раздувался, заполняя своей тушей всю комнату; тогда как он сам, наоборот, съеживался и пытался вжаться в стул.