Юрий Никитин - Ярость Страница 18

– Итак, – проговорил Кречет все тем же неприятным голосом, – как видите, я не привел своей команды. У меня ее просто нет. Победил я, опираясь на волю народа, а не на умело спланированную предвыборную кампанию, которую провели мои помощники... и которые станут правительством. Я готов работать с вами. Конечно, с теми, чьи предложения покажутся дельными.

Среди собравшихся пронесся едва слышный шумок. Никто не двинул и мускулом, это был шумок от бешено работающих мозгов, когда каждый старается уловить, что хочет услышать всесильный генерал, и тут же подать ему на блюдечке с голубой каемочкой.

Краснохарев, тяжелый и еще больше погрузневший, проговорил осторожно:

– Платон Тарасович, не обессудьте, но по правилам я подаю в отставку вместе со всем кабинетом. А уж потом вы назначаете нового, а тот формирует правительство и представляет вам на одобрение...

Кречет отмахнулся:

– Да знаю я эти процедуры! Все так и сделаем. Но сейчас давайте работать, чтобы не терять ни дня, ни часа! Страна уже и так потеряла несколько лет.

По кабинету пронеся шумок недоверия. А Краснохарев, ничуть не обрадованный, развел руками:

– Ну... в любом случае, мы хотели бы больше знать, чего вы хотите. На самом деле. Обещания на выборах это одно...

Он смотрел спокойно, даже с некоторым брезгливым облегчением. Ну и отстраняй, говорил его взгляд. Осточертело это премьерство. Всех собак на тебя вешают! Вернусь в свою промышленность, там мне все еще нет равных. И Рургаз, и Бескиды, и Богемия помнят, кто поставил на колени.

Кречет взглянул в упор:

– Мои слова с делом на расходятся. Что обещал, то выполню. Нет – пущу пулю в лоб. Но я знаю, с чего начинать! То, без чего не сработает ни

бы овладела умами. Которая заставила бы трудиться даже тогда, когда уже силы кончились, когда ни рубль, ни доллар не поднимут с ринга. Или с дивана.

Усачев поднял руку, как школьник на уроке:

– Господин президент... я что-то пока не понял, зачем позвали меня.

Кречет повернулся, вперил в него тяжелый взор налитых кровью глаз:

– Непонятно? А чего вы ждете?

Усачев развел руками:

– Ну, военно-полевой суд... Заседание тройки... Решение НКВД о враге народа...

Кречет буркнул:

– А чего-нибудь... еще невероятнее? Чтоб такая глупость, чтобы и на голову не налезла?

Усачев широко улыбнулся, зубы ровные, хотя, несмотря на молодость, наполовину изъеденные и желтые:

– Ну, вы предложите мне разработать программу экстренных мер по оздоровлению экономики.

Кречет буркнул:

– Вот сидите и разрабатывайте.

Усачев остался с раскрытым ртом, а Кречет повернулся к нам. Я помалкивал, мне нужно время, чтобы вжиться, министры переглядываются украдкой, но никто не решается раскрыть рот. Когда молчишь, всегда сойдешь за умного, а раскроешь рот – уже бабушка надвое сказала.

Кречет оглядел всех исподлобья. Голос его был похож на рык:

– Я хочу, чтобы все поняли: произошла не просто смена президента, а народ потребовал другой курс! Если бы просто смена одной жирной рожи на другую, то вон сколько рвалось к этому креслу! Все одинаковые, словно из одного инкубатора. Так что успокаивающие речи о преемственности курса... знаете куда. О каких реформах может идти речь, если половина кабинета ни на что не способна!

Коган, министр финансов, вежливо поинтересовался:

– А другая половина?

– Другая, – рыкнул Кречет еще злее, – способна на все!

– Как верно сказано, – восхитился Коган. – А какая из этих половин больше?

– Это вам не Одесса, – огрызнулся Кречет. Потом внимательно посмотрел на Когана, – А что это у нас за министр финансов, у которого половинки разные?

– Потому что министр, а не математик, – отпарировал Коган без боязни. – Я-то знаю, что дважды два не четыре или шесть, а сколько вам, господин президент, угодно. И что бы вы ни говорили на выборах... гм... словом, как я понимаю, в кабинете будут серьезные перестановки?

Кречет фыркнул:

– Когда в заведении дела не идут, надо девочек менять, а не мебель.

Коган толкнул Краснохарева:

– Как он элегантно обозвал кабинет министров борделем, а? А говорят, что прям, как армейский Устав. Умеет выражаться иносказательно!

Краснохарев обиженно сопел, но спорить с грозным генералом не смел. Кречет хлопнул ладонью по столу, перешептывания затихли:

– Прошу высказываться! И не страшиться самых диких предложений. Бывает, что в дикости больше смысла, чем в часовом словоблудии какого-нибудь умника из подкомитета.

Все переглядывались, наконец заговорил Коломиец, министр культуры, медленно и тщательно выбирая слова, красивый и импозантный, с благородным одухотворенным лицом стареющего аристократа:

– Подъем экономики невозможен без общего подъема культуры всего населения нашей великой страны, все равно великой, ибо наши славные традиции, наши корни и наше мистическое воссоединение с Богом, нравственные истоки и глубокая одухотворенность народа, что сохранилась, несмотря на развращающее действие отдельных факторов западной цивилизации... хотя нельзя не сказать, что западная культура оказывает благотворное влияние на славянскую, как и наша русская оказала несравнимое ни с чем влияние на весь просвещенный Запад в лице наших гигантов мысли, таких как Толстой, Достоевский, Чехов...

Я видел, как посветлели собравшиеся, министр мог говорить долго и пространно, на то он и культура, а не военно-промышленный комплекс, дает им время собраться с мыслями, сориентироваться, но Кречет хмурился, на глазах свирепел, наконец сказал резко:

– Спасибо. Кто еще?

Министр замер с раскрытым ртом. Постепенно на смену одухотворенности проступала обида. Никогда его не обрывали так бесцеремонно. Тем более, что никогда не говорил глупости, не допускал в речах нелепых оборотов, всегда правильно расставлял ударения, в отличие от депутатов и даже членов правительства.

Премьер сказал, не замечая неловкой паузы:

– Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках или хрущевских семилетках, а о планах... вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошной электрификацией всей страны, о плане индустриализации...

– ... построения коммунизма, – подсказал Кречет. – Да, что-то вроде этого. Плана построения капитализма быть не может, мы просто не смогли взять твердыню, откатились на исходные рубежи. Но после поражения в стране царит такое унижение, такой упадок духа, что с нами справятся не только горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо!

Яузов задвигался, прорычал:

– Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку...

Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая с солдатни культура, сказал печально: