Дин Кунц - Затаив дыхание Страница 18

Утку Камми в расчет не брала. Никогда не лечила уток. Не знала, как думают утки, если они вообще думают. Утка только отвлекала. К черту утку.

Проблема заключалась в том, что ни у одного из животных не проявлялись более распространенные симптомы грибковых заболеваний: понос, температура, хронический кашель, затрудненное дыхание, потеря веса, летаргия…

Прежде чем покинуть ферму «Высокий луг», Камми взяла кровь у трех лошадей, трех коз и трех собак. Утром она собиралась отправить кровь на анализ в лабораторию в Колорадо-Спрингс.

Учитывая, что животные не испытывали боли и не никаких тревожных симптомов, помимо общего транса, у них не проявлялось, Камми решила, что может дождаться результатов анализов. И от микозов перешла к другим томам, в которых описывались еще более редкие и экзотические протозойные заболевания[11].

Камми в прямом смысле посвятила жизнь лечению

животных и избавлению их от страданий. Жила только ради этого. Ее пациенты были ее семьей, ее детьми, страстью, предназначением, единственной дорогой к умиротворенности.

Ни одно животное никогда не предало ее. Ни одно животное не лишало ее чувства собственного достоинства. Ни одно животное не пыталось подчинить ее себе или унизить. Ни одно животное не пытало ее.

Тень молчаливых крыльев металась по стопкам книг, по страницам открытой книги, по покрытым шрамами рукам Камми.

По южную сторону коридора первого этажа находилась столовая, стены которой Грейди уставил стеллажами, чтобы держать на них книги, для которых давно уже не хватало места в кабинете. Столовая ему не требовалась. Он всегда ел за кухонным столом, у которого стояло два стула, и в редких случаях приглашал вечером только одного гостя.

Следуя за собачьим лаем, Грейди переступил порог библиотеки.

Мерлин поставил лапы на подоконник, как проделывал это в других комнатах. Грейди прошел три шага, прежде чем замер при виде того, что находилось за окном, не в силах осознать, что перед ним.

Относительно дома луна находилась ближе к востоку, чем к западу, ближе к северу, чем к югу. С этой стороны стену не закрывала крыша крыльца, но лунный свет не освещал окна библиотеки, как это было в гостиной.

Подвешенные в темноте за стеклом, чуть выше большой головы волкодава, светились четыре золотистые сферы, каждая примерно три дюйма в диаметре, яркие, как свеча, но излучающие ровный, немигающий или мерцающий свет. Две сферы располагались на одной горизонтальной линии, две — под углом.

«Пузыри», — подумал Грейди, и не только потому, что они, казалось, парили в воздухе. Цвет их не был таким же ровным, как свечение. Они чуть переливались. Оттенки желтого пробегали по ним, где-то вдруг проглядывало медное, потом серебристое, аналогично тому, как на поверхности мыльного пузыря можно увидеть весь цветовой спектр.

С той же легкостью, с какой Грейди подумал о парящих объектах как о пузырях, он предположил, что они не эфемерные, а куда более плотные.

Хотя и полные света, сферы, похоже, его не излучали. Во всяком случае, не освещали ни стеклянные панели, ни волкодава по эту сторону стекла. И оконная рама из кедра оставалась темной. Эти сферы ни с чем не делились светом, который их наполнял.

Грейди направился к окну, и с сокращением расстояния до волкодава переливчатость сфер усилилась. В двух сквозь желтое теперь просвечивало синее, много оттенков синего сразу, но желтизна тоже оставалась. А вот в третьей и четвертой сферах желтое полностью уступило место синему и зеленому.

Волкодав непрестанно повизгивал, выражая волнение, но очень пронзительно, как собака гораздо меньших размеров.

А сферы, при всей своей красоте, несли в себе отпечаток необычности. Это северное сияние из ярких цветов, заключенное в невесомые шары размером с теннисный мяч, которые зависли за окном вроде бы без особой на то цели… Грейди никогда не приходилось сталкиваться с чем-то подобным, они выглядели такими загадочными, не поддающимися логическому объяснению, завораживающими, и чем дольше он на них смотрел, тем сильнее путались его мысли.

Голова пошла кругом, он почувствовал, как тело становится легче и легче, словно закон всемирного тяготения перестал действовать, и через мгновение-другое он поднимется в воздух и зависнет в темноте по эту сторону стекла, точно так же, как сферы парили с другой стороны. Потом одна пара сфер моргнула, вторая тоже, и еще раз, и вот тут Грейди, конечно же, все понял: глаза. Темное пятно в центре каждой сферы — зрачок. Сами сферы — радужные оболочки. Невероятно огромные, светящиеся, меняющие цвет глаза.

Эти два существа забрались на подоконник. Одно держало голову прямо, другое — склонило набок: два глаза на горизонтальной линии, два — под углом.

На минуту эти переливчатые сферы сковали Грейди, полностью захватили его внимание, просто зачаровали. Но теперь он мог видеть не только глаза, но и силуэты, какое-то подобие черт, возможно, и передние лапы.

Существа спрыгнули на траву.

Вынужденный преследовать их от окна к окну, но не потерявший охотничьего азарта Мерлин, глухо рыча, покинул свой пост.

Грейди всмотрелся в стекло, чуть запотевшее от дыхания собаки.

Животные убежали в ночь, светящиеся глаза исчезли.

Мерлин выскочил из библиотеки и помчался на кухню. Грейди стоял как оглушенный, потрясенный до такой степени, что не мог пошевелиться, только удар он получил не физический, а эмоциональный. Разглядеть эту странную пару ему удалось чуть получше, чем на лугу, но прибавились не ответы, а вопросы.

Мерлин лаял редко. А тут залаял.

Генри Роврой поднял с пола ванной выбитые дробью фрагменты собственного отражения и бросил куски разбитого зеркала в пластиковый мешок для мусора.

Прежде чем бросить серебристый осколок в мешок, он всякий раз делал паузу, чтобы изучить отражение своего взгляда. В глазах ничего не видел, уж точно не видел чувства вины. Не существовало такого понятия, как вина, разве что в умах слабаков, которые верили в ложных богов власти. Такую же пустоту он видел в глазах трупа Норы Карлайт, универсальную пустоту человеческого взгляда.

Глаза никак не могли быть окнами души, и за ними можно было разглядеть только тысячи желаний, потребностей, устремлений и кое-что еще — страх. Генри знал свои желания, и у него не было необходимости открывать их в собственных глазах. Он знал, что его желания и потребности ненасытны и ему придется кормить и кормить их, потому что аппетитом с ними не мог сравниться ни один обжора. Первая женщина в картофельном погребе не станет последней, и проживи он достаточно долго, поля на ферме брата превратились бы в шестиакровое кладбище без единого надгробного камня.