Александр Ян - Выстрелы с той стороны Страница 18

Но если не он — то кто-то очень близко от него. Настолько близко, что может пользоваться автомобильным парком «Армады» — пять десятков машин, разных классов и марок (по весовой категории ездящих на этих машинах менеджеров) — но всегда чёрных, только чёрных…

Король, голый до пояса, сидел на кровати и интенсивно растирал голову полотенцем. Можно было подумать, что он из душа, если бы не мокрые от колен книзу джинсы и носки.

— Как? — спросил он.

— Плохо, — сказал Габриэлян. — То есть хорошо, но очень плохо. Он мне объяснил, почему именно Волкову придётся оставить все, как есть. «Тёркин сник, тоска согнула. Тула, Тула, что ж ты, Тула. Тула, Тула, это ж я. Тула, родина моя…»

— Волкову? Придётся? — Король весело хмыкнул, видимо, вообразив себе Волкова, который узнает, что ему «придётся»… Волкова, которого поставили перед фактом. Факту будет худо.

— А у меня хорошо, — сказал Король. — Знаешь ведь поговорку — зачем ходить в ресторан, если дома повар есть? Ну, вот из этих соображений Еришев, — это была фамилия начальника милиции, — и исходил. Поручил это дело Ляшко, начальнику райотдела. А Ляшко, по тщательно проверенным слухам, отхватил от охраны Фальковского по морде на одном банкете. Кислов ошибся, это не еришевскую бабу шуганули, а Ляшка. Или еришевскую тоже. Какая прелесть эти личные мотивы… Он даже не поплыл, Габриэлян. Он на редан вылетел.

— И ведь это хороший случай. Доброкачественный, — фыркнул Габриэлян. — Область в порядке.

Он разделся, принял душ, натянул пижамные брюки и лёг, взяв на сон грядущий возможную оперативную разработку ближайшего времени, досье на Виктора Саневича, псевдо Ростбиф, издание последнее, переработанное и дополненное.

By whiteness, along the cutting edge of the gulfit trudges carefully through broken icethat empty tugboat called «The Happy One».Why are the happy ones allowed to pass?[15]

Виктор Саневич пишет стихи на трёх языках. Неплохие стихи, заметим, хотя его английский старомоден и холодноват. Ещё он очень прилично стреляет. И операции планирует примерно так же, как пишет стихи. Даже лучше. Потому что иные его дела несут на себе следы благородного безумия, которого всё же не хватает его текстам.

В последние две недели Габриэлян довольно плотно занимался Саневичем. По оперативным данным, Ростбиф с группой должен был в ближайшее время возникнуть где-то на непуганом востоке Украины, и Габриэлян хотел перехватить его до того, как это сделают киевские коллеги. Было у него дурное предчувствие в отношении киевлян: либо Ростбиф в очередной раз порвет невод, либо они на радостях переусердствуют — и уж точно не пожелают отдавать такую добычу залетному москалю, если москаль не возьмет ее сам.

Габриэлян никогда не пользовался служебным положением в личных целях. Или вернее так: Габриэлян выбирал себе такие цели, в которых можно было спокойно воспользоваться служебным положением, и служба от этого только выиграла бы. Случай с Саневичем был как раз из этой категории — удовлетворение собственного любопытства за государственный счёт. Но для того, чтобы поговорить, нужно, как минимум, знать начатки местного диалекта, не так ли? «Лягут белые снега ранним утром четверга…» Ох, не выйдет разговора, а попробовать надо. О здешних делах можно не беспокоиться. Сто из ста, они заявят о себе сами — ещё до рассвета.

Кессель тоже писал стихи, и пишет до сих пор, там их многие пишут. Есть о чём. Наверное, существование в виду обыденной смерти обостряет восприятие до нужной степени — чтобы пресловутая творческая жилка наполнилась кровью и билась с потребной частотой. Есть такая теория, что благополучие таланту неполезно, у него начинается анемия — уход в выдуманные миры, игра словесами и созвучиями… В отдаленной перспективе и это хорошо — поэтический язык обогащается, нарабатываются формотворческие методы… но штука в том, что хорошее содержание отыскать сложнее, чем выдумать хорошую форму. Хотя большинство ныне живущих и не поймет содержания, не пожелает понять — не потому что слишком сложно, а потому что для этого нужно впустить внутрь то, что впускать совсем не хочется. Так что пароль-отзыв у Саневича скорей выйдет со мной, чем с любым из рядовых граждан.

«Кроме свободы, кроме удачи и славы…» Нет, хватит. Спать-спать-спать. Потому что на меня непроснувшегося не то что Мозес, комар не позарится. Хотя Сурт их, извращенцев, знает…

Комм засвиристел, казалось, едва только Габриэлян закрыл глаза — и он мысленно проклял всё на свете — но когда «продрал вежды» и глянул в окно, увидел, что дома темнее неба.

— Вадим Арович Габриэлян? — спросил незнакомый голос на той стороне добра и зла. Экранчик не загорелся. Модулятор не позволял определить даже пол говорящего.

— Он самый. С кем имею честь?

— Я не могу сказать в открытом эфире. Пожалуйста, будьте через сорок минут у Левши. Есть очень важная информация. Приходите один — я буду на машине, вас заберу. Если вам страшно без прикрытия, захватите маячок или снитч, пусть ваши следуют за нами кварталах в двух. Мы покатаемся, и я вам все расскажу, а потом высажу, но меня никто, кроме вас, не должен видеть, слышали? Или вы один, или у нас разговора не будет. До свидания.

— Конец связи, — сказал голос робота.

В «открытом эфире». Вчера это словосочетание дважды употребил Бродский. Ну вот, значит, и решилось, кто у нас Тессио.

— Король, — Габриэлян сел на постели.

— Я проснулся. Сколько у нас времени?

— Десять у меня. — Габриэлян уже хлюпал водой в душе, — пятнадцать у тебя.

Полчаса — это как раз дойти пешком. Пусть господин ломает голову или что у него там. Если он попытается форсировать события — тем лучше. «А у меня для тебя сюрприз, — сказала Красная Шапочка волку, — Меня зовут Ма Бейкер»[16].

Левша — неплохая мобильная скульптура работы Фейнмана (а вот пластическое искусство не пострадало, и даже наоборот — промелькнуло в голове). Тульский национальный герой то разглядывает блоху в «мелкоскоп», то протягивает «мелкоскоп» прохожему на предмет посмотреть — и если заглянуть в окуляр, можно видеть, как блоха пляшет камаринского. Технично и иронично. А на барельефе за спиной Левши тенями мелькают Платов, государь-ампиратор, новый царь, английский шкипер и морские черти.

Когда Габриэлян подошел к памятнику, один из морских чертей ожил и обрушился на него. Габриэлян усилием заставил себя не уйти с линии атаки, успел заметить маленькую плоскую коробочку в руке чёрта — а потом ударил разряд, и он повалился навзничь.

Сознания он не потерял — просто от удара током свело все тело в короткой мучительной судороге и потемнело в глазах. Он чувствовал, как его переворачивают на бок, заламывают за спину руки, слышал приближающийся гул мотора и позвякивание металла — так, этот тип в накидке-хамелеоне достал наручники — обонял мокрый асфальт, ощущал на языке озон, исходящий от автомобиля — но не видел машины, хотя и знал, что она чёрная.