Сергей Абрамов - Требуется чудо Страница 18

— Ты о чем, Саша?

— Так, пустяки… — встал. — Бессмысленный разговор, Лера. Ни ты, ни я — никто друг друга убедить не сможет. И переделать не сможет. Будем жить как жили.

Валерия тоже встала, подхватила сумку, перебросила через плечо — красивая, уверенная в себе женщина, ничуть не похожая на ту, что всего лишь четверть часа назад просила Александра Павловича не уходить, не ломать налаженное.

Как налаженное?

Кем?..

Спросила:

— Поврозь? — улыбнулась ослепительно: хоть сейчас на плакат с надписью: «Летайте самолетами Аэрофлота». Александр Павлович не ответил, стоял, прислонившись спиной к косяку двери в комнату, ждал. Только чего ждал?.. — Ну, ладно, прощай, милый Саша. Прости, что я «портсигар» поломала.

— Ничего, — сказал Александр Павлович. — Если будет нужно, я починю, — подумал: смолчать или «дожать»? Все же решил «дожать», раз начал: — Вот жалко: деталька та всего одна у меня была…

— Какая деталька?

— Ну та, что ты из «портсигара» выронила… Слушай, будь другом: поищи ее у себя в квартире. Наверняка где-то на полу валяется. Знаешь, такая тонкая пластинка с напаянной схемкой. Десять миллиметров на двадцать. Совсем крохотная.

Валерия серьезно, уже без улыбки, смотрела на него.

— Саша, ты в своем уме?

— В своем, Лера, в чьем же?

Она повернулась и, не прощаясь, сильно хлопнула входной дверью. А Александр Павлович так и остался стоять у косяка. Не знал: то ли ему радоваться, то ли плакать?

8

Оставшиеся до премьеры дни работал как вол. Ассистентов загонял, себя затюкал, зато в день премьеры был уверен: все пройдет на уровне мировых стандартов, никто ни к чему придраться не сможет.

Режиссер программы особенно не мучил Александра Павловича, свои замыслы воплощал в первом отделении, зато Александр Павлович придумал ему финал. Вернее, не сам придумал: видел как-то в программе цирка Барнума и Бейли, но и не претендовал на авторство. Его аттракцион занимал все второе отделение, и Александр Павлович последним специально такой трюк поставил, немало, впрочем, изменив барнумовский: вывозил на манеж плоское зеркало, старинное, в бронзовой раме, с мраморным подзеркальником; взмахивал перед ним черно-красным плащом, и на подзеркальнике, отражаясь в стекле, возникал очередной участник программы. Так они все из зеркала на манеж и попрыгали. Эффектно было.

Грант, мужик ушлый, сказал:

— Эффектно-то эффектно, а красть, Саша, некрасиво.

— А что я украл? — обиделся Александр Павлович, поняв, однако, что Грант знал о финале Барнума. — Подумаешь — увидел!.. Этого мало, Грант. Надо было придумать, как сделать.

— Вот тебе люки и понадобились. Не зря твои ассистенты полдня из них мусор вытаскивали.

— Заметь: только на этот трюк и понадобились. Все остальные, как ты и просил, выкинул.

— Спасибо, Саша, это к лучшему.

— А я и не спорю…

Премьера — день суматошный, да и права пословица: первый блин — комом. Как в театре, Александр Павлович не знал, а в цирке — именно так. Артисты волнуются, ритм то и дело сбивается, униформа за номерами не поспевает, осветители тоже не до конца освоились: когда красный фильтр ставить, когда — зеленый, путаются… Старый и мудрый режиссер, ныне, к сожалению, покойный, всю жизнь этому цирку отдавший, любил повторять: «На премьеру ходят только враги — порадоваться…» Режиссер любил высказываться афоризмами, любил парадоксы, но превосходно знал, что на премьеру стремятся попасть все цирковые, все артисты, которые в этот день в столице оказались. Директору цирка тяжко: ложа битком забита, в зале в проходах стулья понаставлены — разве своим в месте откажешь? А участникам программы своя публика — в радость. Пусть жонглер «сыплет», пусть у акробатов колонна разваливается, пусть у канатоходца сальто не пошло — своя публика все «на ура!» примет, овацией наградит, даже «браво!» крикнуть не преминет.

Александру Павловичу было все равно: премьера — не премьера. Аттракцион он сто раз прогнал, финал — тоже, накладок не опасался.

Первое отделение смотреть не стад — еще увидит, чуть ли не полгода вместе «пахать», — сидел в гардеробной: грима он на лицо почти не клал, так — пудры чуть-чуть, чтоб кожа не блестела, поэтому спешить было некуда, делать нечего. Только и ждать, когда Грант объявит антракт: в гардеробной висел динамик, все, что на манеже происходит, слышно.

Не отпускала мысль: зачем приходила Валерия?..

Сколько дней уже прошло, ни разу с тех пор не перезвонились; будь на ее месте другая — давно забыл бы, из головы выкинул. Так и бывало — всегда. А на сей раз — осечка? Да нет, вроде все решено правильно, никаких сожалений… Ну, пусть не из арифметики задачка — из алгебры, но ведь решена, так?

А почему с ответом не сходится?..

Думал: «Полюбить меня неземной любовью она не могла — это исключено, тут я не обольщаюсь… Задела история с „портсигаром“? Нет, ясно: „портсигар“ только повод для прихода… Может, в Валерии чувство собственника заговорило: как так, мое — и уплывает? Может, конечно. Хотя вряд ли. Она была абсолютно искренна, голову прозакладываю… Тогда что? Как и я, боится дисбаланса? Но, судя по всему, она всегда легче легкого шла на дисбалансировку а-атлично сбалансированных отношений с моими предшественниками… Сказала: Наташа в меня влюбилась. Да, Наташу жалко… А если и впрямь Валерия „все осознала“? Если она поняла, что я для всех — золото: и для нее и для Наташи?.. Ох, любишь ты себя, аж позолотил!.. Впрочем, не исключено, что поняла. Потому и пришла. Но ведь и я прав: насколько ее хватит? Где гарантия, что надолго? То-то и оно…»

В это время Грант в манеже раскатисто объявил:

— Антр-ракт!..

В динамике это получилось менее эффектно: динамик хрипел, как простуженный.

Александр Павлович, внутренне уже готовый к выходу, надел отлично отутюженный фрак — знал, что сидит он на нем как родной, как на каком-нибудь графе, явившемся пленять дам на первый бал Наташи Ростовой, — спустился вниз. Занавес был полураскрыт, и Александр Павлович с удовольствием увидел, как униформисты и ассистенты быстро и слаженно стелют на манеж расписной пластиковый пол. Ближе к форгангу подкатывали на низких тележках аппаратуру — для начала аттракциона. Девочки-ассистентки в блестящих «бикини», со страусовыми цветными перьями на одинаковых «блондинистых» париках, споро ходили взад-вперед: грелись. В отличие от Александра Павловича грима на лице каждой хватило бы на пятерых.

Подошел Грант.

— Волнуешься?

— Ты что, не знаешь меня, Грантик? Когда это я волновался?

— Прости, я запамятовал: ты же у нас железный. Стена — не человек…