Юрий Брайдер - Ищейка Страница 18

- Велено проводить! - с палаческой ухмылкой сказал он, накинул на Кулькова шинель, дружески похлопал по плечу так, что тот пошатнулся, и осторожно, но решительно выставил на улицу.

Там уже давно шел холодный нудный дождь, сеял, на желтую глину, на серый асфальт, на голые веники деревьев, множил пузыри в лужах, стекал за шиворот... Кульков медленно брел под дождем и мучительно соображал, к какому именно из двух известных ему Мирон Мироновичей отправился директор магазина, к тому, который собирал на помойках пустые бутылки, или к тому, который заведовал общим отделом райисполкома.

Стараясь оттянуть возвращение домой, где, как можно было догадаться, ничего хорошего его не ожидало, Кульков без всякой цели бродил по пустым, мокрым улицам и совершенно случайно оказался в хвосте небольшой похоронной процессии, рядом с горбатой дурочкой Гиндой, не пропускавшей ни одного подобного мероприятия.

Судя по деревянному шестиконечному кресту, который несли впереди траурного кортежа, хоронили какую-то старушенцию. Закрытый гроб стоял в кузове грузовика, украшенного молодыми елочками.

Музыканты только что закончили играть очередной марш и, вытряхивая из мундштуков скопившуюся слюну, вполголоса рассуждали о том, что брать по семьдесят рублей за любые похороны глупо, есть большая разница, с какого именно края города несут покойника, если с этого, то и за полсотни можно сыграть, а если с того, откуда они сейчас идут, то и сотняги маловато.

Одна из женщин рассеянно обернулась, заметила Кулькова, что-то сказала на ухо своей соседке, та передала весть дальше и вскоре все шествие уже оглядывалось и перешептывалось с таким видом, как будто это сам князь тьмы явился сюда из преисподней. Даже грянувшая как раз в этот момент торжественно-печальная мелодия не смогла разрядить обстановку. Глухо вздыхали трубы, стонала валторна, скорбно гудел большой барабан, а Кулькову, в упор расстреливаемому десятками глаз, хотелось только одного оказаться сейчас на месте покойницы...

Еще не дойдя до дома, по отдернутым занавескам на окнах Кульков понял, что жена уже вернулась с работы. Сын играл возле калитки, щепочкой гоняя в луже размокший бумажный кораблик.

- Папа, а почему со мной сегодня никто не хочет играть? - спросил он.

Кульков пошарил по карманам, наскреб мелочи и протянул на ладони сыну.

- Сходи, купи себе что-нибудь.

- Вот хорошо, - обрадовался тот. - Я булочку куплю и машинку на батарейках.

- На машинку не хватит, наверное.

- А на жвачку хватит?

- Хватит.

- Ну тогда булочку и жвачку. Спасибо, папа.

Жена, заранее приготовив самую презрительную из своих гримас и подбоченившись, уже ждала его в прихожей.

- Ну что! Довынюхивался! Ищейка, паршивая! Да чтоб тебя разорвало, кобеля! Да чтоб нос твой поганый в сторону своротило! Как я теперь людям в глаза смотреть буду?

Она неловко, по-бабьи, замахнулась, то ли пугая, то ли действительно собираясь ударить. Тогда Кульков осторожно, но прочно обхватил ее поперек туловища, вытолкал в комнату, а сам заперся на кухне. Жена еще некоторое время кипятилась, колотила кулаками и ногами в дверь, потом ушла, крикнув напоследок:

- Выслужиться решил, остолоп! Бабу безвинную за решетку загнал! Детей осиротил! Ты хоть о собственном сыне подумал? Дружок тут твой толстопузый из милиции прибегал! Говорил, чтоб ты завтра в Управление ехал, в кадры! На повышение пойдешь, иуда! Сколько еще безгрешных душ погубишь!

Некоторое время он просидел без движения, невнимательно глядя на пейзаж за окном. Потом налил себе кружку молока и положил на тарелку немного холодной вчерашней каши. Молоко он выпил, а кашу только попробовал, в горло она не полезла. Стало смеркаться, но света он не зажигал.

- Выходи! - снова забарабанила в дверь жена. - Мне ребенка кормить надо.

- Сейчас, - отозвался Кульков.

Он открыл кухонный шкаф и в его глубине отыскал спрятанную от греха подальше начатую бутылку уксусной эссенции. Подходящей посуды не оказалось, он взял с полки миску, из которой кормили кошку, вымыл ее и до краев наполнил уксусом. От резкого едкого запаха у него сразу выступили на глазах слезы. Стараясь не дышать, Кульков наклонился над миской; зажал левую ноздрю, а правой втянул в себя уксус, втянул с сопением и хлюпаньем, втянул глубоко и сильно, так как знал, что обонятельные рецепторы находятся где-то чуть ли не у переносицы. Должно быть, на краткий миг он потерял сознание, потому что внезапно оказался сидящим на полу, рядом с опрокинутой миской, от которой растекались ручейки уксуса. Слезы и кислая слюна душили его. Пальцы и лицо сильно щипало, но эта боль не шла ни в какое сравнение с другой болью, сверлившей голову от лобной кости к затылку.

Жена по-прежнему колотила в дверь, но уже не бранилась, а тревожно выспрашивала: "Что с тобой? Что случилось? Володя, открой немедленно!"

- Сейчас, сейчас, - снова пробормотал он, вернул миску на стол, выплеснув в нее остатки уксуса и зажал теперь уже правую ноздрю...

Проснулся Кульков на диване, что случалось только после семейных размолвок да изредка - во время болезни сына, когда жена брала его к себе в постель. Вместе с Кульковым проснулась и его боль. Вся подушка была испачкана чем-то бурым. К распухшему носу нельзя было прикоснуться, из него обильно текла мутная, гнойная жидкость, смешанная с кровавыми сгустками.

"Скорая помощь", вызванная женой накануне, хотела забрать его в больницу, но Кульков наотрез отказался. В конце концов он согласился на обезболивающий укол, но носоглотку полоскал раствором соды самостоятельно.

Ночь прошла плохо, он почти не спал, метался в полубреду, стонал, а в минуты просветления глотал димедрол, оставшийся еще с тех времен, когда жена болела воспалением легких. Зато теперь он совершенно не ощущал запахов и даже не мог восстановить в памяти, что же это такое. Отныне весь огромный, многокрасочный и бурно меняющийся мир становился для него всего лишь театром мутных, размытых теней, трудно уловимой игрой темных и светлых пятен, вечными сумерками.

За занавеской спали жена и сын, он явственно слышал их глубокое, ровное дыхание. Дом был полон каких-то странных звуков: что-то скрипело, шуршало, позвякивало, где-то совсем рядом журчала вода и переговаривались люди. Кульков обошел квартиру, проверил, заперта ли дверь, закрыта ли форточка, выключен ли телевизор, но так ничего особенного и не обнаружил. Тем не менее прямо над ухом у него продолжала звучать болтовня досужих, глуповатых и не сдержанных на язык старух. Голоса показались Кулькову знакомыми. Он выглянул в окно и смог убедиться, что у водоразборной колонки действительно судачат две пенсионерки с соседней улицы. На расстоянии пятидесяти шагов и через двойную раму он отчетливо различал каждое слово. Шум воды, хлынувшей в оцинкованное ведро, показался Кулькову грохотом Ниагары.