Йен Уотсон - Книга Бытия Страница 18

— Хм… сомневаюсь, что для того, чтобы сверлить дыры в слоновой кости, нужны алмазы. Так почему и откуда искрюшки? Думаю, в Тамбимату тоже должны быть приверженцы культа или по крайней мере Искатели Истины.

— Есть такие данные. Мне удалось выудить из Гар-рупа имя так, что он не понял, что я его не знаю. Имя женщины, которой он послал комплект шрифта в Барбру. Ее зовут Пира-па.

— Как?

— Это тамбиматское имя. Когда я рыскала по Тамбимату за этим своим браслетом змейкой, — помнишь? — я обратила внимание на имя на вывеске мастерской гранильщика, очень похожее на это. Пира-ста, вот. Странное имя, оно мне запомнилось.

— Это может быть и барбрианское имя.

— Может. Но тут явно есть связь. Странные вещи заводятся в дебрях южных джунглей, Йалин, а потом расползаются, как сорняки по грядкам.

Мы едва услышали быстрый стук в дверь, и раньше, чем мы успели среагировать, в комнату шагнула Донна. В руке она держала письмо.

— Это тебе, Йалин. Наилучшие пожелания от хозяйки порта. А это от отца. Здесь и для твоей мамы тоже.

Однако почта быстро нас догнала. До этого мне приходилось полагаться на сообщения от Чануси с заверениями, что Тэм поправляется; неизвестно, правдивыми они были или ложными.

Донна ждала. И я ждала, пока она не уйдет. Лишь после этого я надорвала конверт и достала письмо.

Папа подтверждал, что у Тэма все более-менее в. порядке с телом и довольно неплохо с духом. Он отказался от дурацкого предложения Чануси прикрепить деревянную лопатку к культе, чтобы он мог формовать глину. Однажды ночью Тэм разрыдался на груди у отца; разумеется, я никогда не подам виду, что мне это известно. Казалось, слезы смыли горечь с его души. На следующий же день он вместе с отцом отправился к плотинам. Когда я прочла это письмо, я поняла, что Тэм быстро становился сыном, которого папа потерял в Капси. Они вместе привезли на повозке бочки с глиной.

Тэм, однорукий гончар, снова приступил к работе. Однако он отказался от гончарного круга. Вместо этого он, беззаботно поругиваясь, стал лепить фарфоровые руки. Руки, тянущиеся вверх. Руки, держащие цветы флер-адью. До сих пор все вылепленные им руки оказывались никуда не годными. Но он убежденно говорил, что непременно вылепит прекрасную фарфоровую руку, которая бы розовела, как живая плоть, и казалась абсолютно настоящей при свете ламп.

Папа считал это здоровым творческим порывом. У меня такой уверенности не было, хотя я и пыталась поверить в это.

Должно быть, у меня не получилось. Той ночью мне приснился полдень, когда Тэм прибыл в Пекавар. Во сне я снова встречала его на пристани. Но когда он шагнул ко мне по трапу (налегке, без багажа), рука, которую он протянул для приветствия, оказалась фарфоровой, вплавленной в живое запястье. Когда я пожала эту руку, она разлетелась на дюжину осколков, которые со звоном разлетелись по плитам причала.

В Гинимое мы простояли целых четыре недели. Причина заключалась в том, что здесь, казалось, люди не так рьяно, как в том же Ганга или Воротах Юга, стремились наглотаться течения и получить пропуск в хранилище-Ка. Конечно, какое-то количество жителей пришло к нам. Но большинство попросту нас проигнорировали. И пожалуй, с их стороны это было глупо.

Хозяйка пристани Гинимоя объясняла такое преобладанием в обществе Гинимоя нравственной установки на практическую целесообразность, привычкой рассчитывать на свои силы, веру в реальные, осязаемые вещи. Так, большая часть металлических частей судовой оснастки — якоря, кольца тросов, лебедки и насосы — была изготовлена в Гинимое. Хотя в действительности весь экспорт Гинимоя зависел от реки, местное общество полагало, что все речные дела держатся на гинимойских производствах. Поэтому для мужчин Гинимоя пить течение из «нефтепровода» (как назвали его местные острословы) было все равно что хлебать трюмную воду.

Это беспокоило гильдию реки, потому что, если разум большинства мастеров окажется сожжен, некому будет лить и ковать железо. Именно из-за этого мы стояли до тех пор, пока поток посетителей не иссяк окончательно. Только тогда объявили отплытие.

В Сверкающем Потоке останавливались только на неделю; в Баю тоже. В обоих этих городах мы встретили такой прием, какой и ожидали.

И вот еще через некоторое время мы пришвартовались к каменной пристани в Джангали.

Интересной деталью, о которой стоит упомянуть, описывая стоянку в Джангали, было странное поведение мамы; это касается того язвительного старого знакомца, которого я прежде назвала «усачем», но у него было и настоящее имя — Петрови.

Катализатором развития отношений между мамой и Петрови (словечко «катализатор» я подцепила в Гинимое) послужил не кто иной, как смуглянка Лэло. Вы, наверное, помните Лэло и ее нареченного Киша — парочку, что путешествовала в Джангали на борту «Шустрого гуся», это они подняли тревогу, когда я спасала от падения отравленную наркотиком Марсиаллу. Спустя год я уже жалела Киша, потому что мама Лэло оказалась чересчур уж властной особой.

Лэло неожиданно появилась в палатке на пристани на следующий же день нашей стоянки. Она висела на руке «усача» (которого я буду дальше называть Петрови), и прежде всего надо сказать, что я ее не узнала, хотя Петрови узнала сразу.

Пока я исполняла обязанности хозяйки, Лана заботилась о бесперебойной доставке новых порций течения, а мама пыталась навести хоть какой-то порядок в толпе желающих сделать глоток.

А толпа была такая, я вам скажу! И Петрови с девицей, повисшей на его руке, не проталкивался вперед, а очень долго стоял в стороне и наблюдал за мной. Когда толпа поредела, мама попыталась провести их вперед. Но женщина и не подумала сдвинуться с места, вместо этого она завела с мамой непринужденный разговор. Петрови тоже пришлось поучаствовать, сначала он был раздражен, как мне показалось, но дальше становился все более и более галантным.

Сейчас эта молодая женщина была стройной, гибкой и мускулистой. Я ожидала, что Лэло сильно раздастся за это время. Она ведь стала матерью. Она остепенилась, и это под эгидой глубоко удовлетворенной родительницы, которая выражала надежду, что Лэло родит по меньшей мере троих детей одного за другим. А еще я вспомнила, как Лэло болтала о том, что грибной наркотик не добавляет сексу остроты. Хотя она щебетала достаточно невинно, я помню — как бы это сказать? — что какие-то ее интонации вызвали у меня определенные подозрения.

Наконец мама проводила ко мне Петрови и женщину. К этому времени почти все разошлись, а новых посетителей пока не пускали; близилось время обеда.

— Я думаю, ты вспомнила этих двоих из былых времен, — сказала мама. — Это Петрови, а это Лэло.