Андрей Балабуха - Нептунова арфа (с сокращениями) Страница 18

Они сидели за угловым столиком в "Барни-баре". Стентон рисовал что-то пальцем на полированной столешнице...

Барни стоял рядом и выжидательно переводил взгляд с одного на другого.

- Кофе здесь водится? - спросил Стентон.

- Разумеется, - отозвался Барни. - Какой вы хотите: по-бразильски, по-турецки, по-варшавски?

- По-ирландски, - мрачно сказал Стентон.

Захаров улыбнулся.

Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел на него. Теперь ему было понятно, почему лицо Стентона с самого начала показалось знакомым. Они в самом деле никогда не встречались. Но зато портреты Стентона несколько лет назад промелькнули во многих газетах: хот космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски все же привлекают пока внимание прессы. К тому же Стентон - это особый случай.

- И все-таки я никак не могу взять в толк, как это могло быть, - снова спросил Захаров.

Стентону не хотелось говорить об этом.

- Очень просто. Организм - штука сложная, не все можно предсказать заранее.

Захаров не стал настаивать. Он взял свой стакан, поболтал - ледяные шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло. Так шуршат льдины, расколотые форштевнем и скользящие вдоль борта к корме; так перестукивает галька в прибое... Вода была холодной и удивительно свежей на вкус. Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они и пили - Захаров с Карэном "Джермук", а Джулио - ситронад...

Стентон допил кофе, закурил. Он сам не мог понять, почему вдруг рассказал этому грузному и седому русскому больше, чем кому бы то ни было. Наверное, просто сработал "закон попутчиков"... Но есть вещи, которых не рассказать, не объяснить никому.

Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с чего это началось: с фантастических ли романов, читанных-перечитанных в детстве, с документальных ли фильмов о программах "Аполлон" и "Спейс Шаттл", которые он смотрел не один десяток раз. Но в один прекрасный день он понял, что умрет, если не увидит черное небо - увидит сам, а не на экране телевизора.

Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но семнадцатилетний подросток из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством полгода планомерно осаждал сенатора своего штата, что в конце концов тот махнул рукой и дал ему рекомендацию в военно-воздушное училище в Колорадо-Спрингс. Пять лет спустя Стентон окончил училище и был отпущен с действительной службы ВВС, так как решил поступать в университет. Университетский курс он одолел за два года - другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и он. Теперь он стал обладателем диплома авиаинженера. Но и это было лишь ступенькой. Еще через год Стентон защитил магистерскую диссертацию. В ВВС его не восстановили - там шли уже массовые сокращения, а двумя годами позже ВВС и вовсе перестали существовать. Однако Стентону это было только на руку.

Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта "Возничий" многоразового транспортно-пассажирского космического корабля - Стентон подал документы. И через четыре месяца получил извещение о зачислении в группу пилотов проекта. Беспрерывная, почти десятилетняя гонка кончилась. Он победил!

К тому времени подготовка пилотов космических кораблей значительно упростилась. Если для кораблей "Джемини" и "Аполлон" она длилась тысячами часов, то уже для "Спейс Шаттл" она сократилась до восьмисот-девятисот, а в проекте "Возничий" - до двухсот с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно, будь подготовка более длительной... Впрочем, нет. Ведь и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряслись в десятках тренажеров, но...

Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело вести истребитель по кривой невесомости, и совсем другое, когда невесомость длится... Стентону хватило двадцати четырех часов. На вторые сутки его в полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он оказался первой и единственной пока - жертвой заболевания, вошедшего в космическую медицину как "синдром Стентона"... Впрочем, от такой славы радости Стентону было мало.

Черное небо... Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий и несколько часов... А потом месяцы в госпиталях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях "Транспасифика".

Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его заменить.

А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым... И что тогда?

- И что же будет? - спросил Захаров.

- Вы телепат?

- Временами. Так что же?

- Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь в Крестед-Бьютт и открою гриль-бар. Как Барни. "У неудавшегос космонавта". Прекрасное название, не правда ли?

- А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне? В наземниках, естественно.

- И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать. Сам, понимаете, сам.

"Я бы умер от зависти, - подумал Стентон. - Но в этом я тебе не признаюсь".

- Это я понимаю, - сказал Захаров. - Знаете, Стентон, Джулио тоже было трудно у нас в Патруле. После атомных лодок наши патрульные - труба пониже и дым пожиже, как говорится. В десять раз меньше, в десять раз тихоходнее... И все же лучше, чем на берегу. Так он считал.

- Он остался моряком и в Патруле. А я на дирижабле не осталс космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.

Захаров кивнул.

- Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как это - стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль - это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль - это ты сам. Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь...

Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.

Стентон внимательно посмотрел на него.

- А вы поэт, адмирал... - В этих словах Захаров не почувствовал иронии.

- Нет, - сказал Захаров. - Я моряк. И Джулио был моряк.

Стентон помолчал немного.

- Кажется, я понимаю...

- Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой "Варяг" был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал. Это не стыдно - плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Будут. Потому что моряк - это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.