Виталий Держапольский - Cто лет безналом Страница 18

— Товарищи, это недоразумение! — Владимир Ильич до сих пор не хотел признавать, что его автомобиль остановили грабители. — Я — Ленин! Вот мой документ!

— Черт с тобой, что ты Левин! — грубо сказал долговязый преступник, по всей видимости, главарь шайки. — А я Кошельков — хозяин города ночью!

Кошельков вырвал из рук Владимира Ильича сложенную вчетверо бумажку и, не глядя, сунул её себе в карман.

— Молчать! Не разговаривать! — рявкнул он на Ленина.

Владимир Ильич затравленно огляделся в поисках поддержки, но все его спутники стояли под дулами пистолетов. Кошельков тем временем ухватил Ленина за лацканы пальто и резко дернул, едва не оторвав все пуговицы. Затем профессионально обыскал его. Найденный бумажник и браунинг он положил себе в карман. Лишь на водителя никто не обратил внимания. Степан Казимирович до сих пор сидел за рулем работающего автомобиля, судорожно сжимая в руках рукоять нагана. Он прекрасно видел через открытую дверь главаря банды, назвавшегося Кошельковым. Товарищ Гиль мог играючи застрелить главаря, но тогда его подельники расстреляют Владимира Ильича.

— Нет, — решил тогда Гиль, — так действовать нельзя!

Водитель едва успел сунуть наган под сиденье, как получил болезненный удар дулом пистолета в висок.

— А ты чего расселся? Выходи!

Едва Гиль вылез из машины, на его место взгромоздился водитель из числа налетчиков. Остальные члены банды резво запрыгнули в салон. Кошельков запрыгнул на подножку и, размахивая пистолетом, крикнул напоследок:

— Не шевелись!

Мотор взревел, и машина растворилась в ночной Москве.

В подворотне было темно, но Прохора это не пугало — эту подворотню и её обитателей он знал как облупленных. Простой обыватель рисковал в этом районе расстаться с кошельком, а то и с жизнью. Но Прохор не был простым обывателем, поэтому он спокойно прошел в темную подворотню, пересек захламленный внутренний дворик и остановился напротив неприметной обшарпанной двери. Прохор постучал по ней костяшками пальцев на особый манер и принялся ждать ответа. Через некоторое время дверь приоткрылась, разрезая ночной мрак узкой полоской света, и из-за нее донесся сиплый простуженный голос:

— Хто?

— Свои! Открывай быстрей! — требовательно произнес Прохор.

Человек за дверью грязно выругался, но распахнул дверь пошире. Прохор боком протиснулся в образовавшуюся щель. Стоявший за дверью человек поднес горевшую масляную лампу к самому лицу вошедшего.

— А, Кадуцей, — узнал он Прохора. — Давненько ты нам моргалы не мозолил! — довольно закончил он, засовывая за брючный ремень пистолет, который он держал в другой руке.

— Не бузи, Лягушка, а лучше дверь закрой — дует!

Лягушка захлопнул дверь и задвинул мощный засов.

— Хиляй за мной, бродяга, — сказал он, и, приподняв повыше лампу, повел Прохора по темному длинному коридору. В стылом воздухе резко пахло кошачьей мочой и сыростью. Наконец Лягушка толкнул вторую дверь и вошел в натопленное помещение.

— Кого я вижю! — едва завидев Прохора, с одесским акцентом воскликнул сутулый невзрачный мужичонка неопределенного возраста. — Кадуцей!

— Наше вам с кисточкой! — подхватил приветствие плотный розовощекий коротыш, не переставая ковырять в зубах ножом.

— Заяц, ты себе губу когда-нибудь ножом отмахнешь! — в шутку сказал Прохор.

— А она мне без надобности! — парировал Заяц. — Без нее даже лучше — плевать можно по-жигански!

— Сапожнику — наше пролетарское! — воскликнул Прохор, хлопая по спине сутулого. — А где остальная бражка?

— Черный с Коньком за самогоном похиляли, — отозвался Заяц. — А Кошелек там, в дальней комнате, — он неопределенно махнул рукой, — остаки бухла допивает… Не в духе Король сегодня, — предупредил он Прохора.

— А мне не впервой! — отмахнулся Кадуцей. — А чего он не в духе — скок тухлый?

— Да не… Он тебе сам растолкует…

Яков Кошельков, потомственный уголовник, чей родитель неоднократно топтал тюрьмы, рудники и зоны, король шпаны и босоты, неподвижно сидел за накрытым столом, уронив голову на сложенные руки. Прохор подивился изобилию: в этот голодный год стол Кошелька ломился от деликатесов. Видимо у кодлы дела шли нормально. Прохор слил в стопку из большой бутыли остатки самогона, лихо выпил. Затем подцепил с тарелки соленый огурчик и довольно им захрустел. Кошелек зашевелился, с трудом оторвал голову от стола и вперился немигающим взглядом в Прохора.

— Кадуцей? Ты откуда взялся? — невнятно спросил Кошельков.

— Откуда взялся, там уже нет! — ответил Прохор. — Ты-то чего кипишуешь? У тебя ж все на мази![63] — Прохор развел руками, указывая на стол. — Народу жрать нечего, а тебя — рай земной!

— А мне плевать на народ! — заявил Кошелек, двигая тяжелой челюстью взад- вперед. — Об этом пусть комиссары заботятся!

Блуждающий взгляд Кошелькова рыскал по столу и неожиданно наткнулся на браунинг, лежащий между тарелок.

— Ты не поверишь, Кадуцей, — заплетающимся языком сказал Янька, — какого терпилу[64] я сегодня тряхнул…

— Ну, — заинтересовался Прохор.

Янька без слов протянул ему помятую бумажку. Кадуцей развернул её и принялся внимательно изучать.

— Чего? — через секунду воскликнул он. — Выдана Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину)?

— Ленину! — откликнулся эхом Кошелек.

— И…

— Отпустил я его! — горестно воскликнул Кошелек, хватив по столу кулаком.

Посуда обиженно зазвенела.

— Машину отнял и отпустил!

— Как ты вообще на него попал? — недоумевал Прохор. — А охрана?

Янька заглянул в пустую бутылку. Не обнаружив выпивки, он грязно выругался и запустил бутылью в стену. Осколки брызнули во все стороны. Прохор неодобрительно качнул головой.

— Вчера на сходке порешали ломануть Лубянский пассаж, — игнорируя вопрос Кадуцея об охране, продолжил Кошелек. — Для этого скока колеса были нужны… Решили экспроприировать у буржуев… Возле пивнухи Калинкина тормознули драндулет, пассажиров попутно пощипали. Тот, что в машине сидел, все время кричал: я — Левин…

— Какой Левин? — перебил Яньку Прохор.

— Это я не расслышал, — угрюмо пояснил Кошелек. — Если б расслышал — шлепнул бы на месте! Или обменял бы его на босоту из Бутырки! Я, когда смикитил, кого упустил — машину развернул, но его уже и след простыл…

— Эх, Янька, Янька, — посочувствовал Прохор, — зря ты в эту канитель залез! Теперь тебя чекисты в покое не оставят! Погубил ты свою буйную голову…