Вероника Кузнецова - Дневник штурмана Страница 18

— Это обычная реакция, мистер Форстер, — солгала я, чтобы у славного человека не осталось чувства вины. — Я на вас не сержусь.

И почему я сразу не посмотрела на последнюю страницу? Там красовались обе положенные подписи, только подпись командира стояла не под сложной росписью первого штурмана, а над ней. Недаром говорится, что у страха глаза велики. Мой страх полностью лишил меня способности соображать. Разве стал бы нормальный человек говорить лишь, что проверил расчёты, если бы забраковал их? Однако как достойно повёл себя мистер Форстер! Вот уж не ожидала, так не ожидала.

— Мистер Гюнтер, вы можете идти, — раздался голос командира.

Бортинженер ждал только этого разрешения и тотчас же удалился, источая энергию и деловитость. Непонятно, почему мистер Уэнрайт не отпустил его сразу, как это бывало обычно. Видно, даже машина способна порой что-то делать не вовремя. Но для меня неисправность механизма оказалась очень полезна, потому что бортинженер, весь вчерашний день слышавший в мой адрес лишь самые неблагоприятные отзывы, сегодня узнал, что разработанный мной метод всё-таки оценили по достоинству, а первый штурман публично извинился за свою грубость. Всё-таки в жизни бывают очень приятные моменты и, похоже, моя роль на корабле не сведётся к работе лаборантки.

Командир принёс наполненный свежей водой графин. Я подумала, что сегодня у меня не было возможности вспомнить о своём намерении взять этот труд на себя, тем более, что я опоздала на вахту, но уж завтра ничто не помешает мне осуществить этот план. Жаль, что Броську он опять поставил ко мне неправильной стороной. Когда все ушли на завтрак, мне вновь пришлось поворачивать графин, а потом и крышку, чтобы спустить лиану к обезьянке. У неё даже мордочка стала довольной, когда над ней появилась висячая опора.

Больше всего мне хотелось не тихо, мирно и чинно добиваться правильного поворота графина с Броськой, а от избытка радости сплясать трепака. Я, правда, не знаю, что это за танец, но название его позволяет надеяться на что-то быстрое и энергичное. К моему ликованию примешивалась, правда, и капля горечи, потому что мне стал всё навязчивее припоминаться мсье Рок и грубый способ, которым я его выгнала из рубки. Удивительно, что вчера вечером и даже сегодня с утра я о нём совершенно не вспоминала. По-видимому, волнение из-за моих расчётов были сильнее всех прочих переживаний, но сейчас в душе всё горше стало скрестись сожаление о неудавшемся знакомстве с человеком, который, как я теперь отчётливо сознавала, мне очень нравился. Никогда никого не любила, но при первом же взгляде на весёлого француза во мне проснулась к нему сильная симпатия, которая сама по себе ничего не обещала, но могла бы при более близком знакомстве привести к привязанности, если не больше, а мне очень хотелось бы испытать, что это за любовь, о которой столько пишут и говорят. Пусть даже она будет безответной и потом быстро пройдёт, но должна же я по опыту, а не в теории, узнать, что это такое. Увы, теперь мой Тартарен будет от меня шарахаться, и я так и не узнаю, что он из себя представляет, а без этого о каких же чувствах можно говорить?

На завтрак меня отпустил первый штурман, а командир своим ровным бездушным голосом предупредил:

— Мисс Павлова, вы помните, что я запрещаю вам разговаривать с пассажирами?

— Да, сэр, — ответила я, хотя имела право спросить, здороваться ли мне в ответ на приветствие пассажиров или это тоже считается разговором.

Вкусный завтрак был сильно подпорчен опасением, что кто-нибудь из пассажиров случайно забредёт в столовую и заговорит со мной, тем самым вновь подставив меня под недовольство командира, но, к счастью никто не пришёл. Зато у меня возникло подозрение, что молчаливость повара и немота горничной объясняется приказом мистера Уэнрайта заниматься своей работой и не разговаривать ни с пассажирами, ни с членами экипажа. Если мои предположения верны, то наш командир ввёл здесь какие-то странные порядки, сильно напоминающие тюремные.

До обеда время прошло тускло. Обычная работа и часа два досуга. Можно было бы побездельничать и дольше, ущерба делу это не принесёт, но неудобно перед первым штурманом и, особенно, перед бортинженером, которые каким-то образом ухитрялись выискивать себе дело.

В столовую я прошла, имея по бокам своих конвоиров. Меня начинает тяготить этот торжественный выход. Между двумя высоченными мужчинами я сама себе кажусь очень жалкой и могу представить, как должны потешаться не лишённые юмора люди, видя такое несоответствие в габаритах. Хоть бы моё начальство перестроилось и прошло вперёд, а уж я — за ними.

В целом, группы учёных остались в прежнем составе, лишь Серафима Андреевна, которую я занесла в группу Державина, и пока, условно, оставляю её там, показалась мне отрешённой от внешнего мира. Её странное лицо, с самого начала показавшееся мне зловещим, постепенно приобретало всё более неприятное выражение. Пронзительный взгляд удлинённых глаз метался по лицам присутствующих. Когда я перехватила его, мне стало очень неспокойно, да и остальные, подвергшиеся её навязчивому наблюдению, заметно ёжились. Пожалуй, лишь под испытующим взглядом этой женщины я впервые подумала, что в присутствии моих хладнокровных монстров можно отыскать кое-что положительное. От них веяло такой силой, спокойствием и уверенностью в себе, что от их соседства у меня возникало чувство защищённости.

Иван Сергеевич одарил меня приветственной улыбкой, от которой англичанин совсем оледенел, а Тома Рок, на которого я боялась даже посмотреть, насмешливым взглядом поведал мне, что вчерашнее выдворение из рубки не показалось ему оскорбительным. Тут уж поневоле улыбнёшься в ответ.

Мисс Хаббард и мистер, или точнее, сеньор Агирре испытывали друг к другу крепнущие с каждым днём чувства. Они не афишировали свою привязанность, даже пытались скрыть, но взгляды и улыбки говорили каждому, имеющему глаза, что два человека нашли друг друга. Мне-то до этого не было никакого дела, но меня интересовало, как воспримет этих современных Ромео и Джульетту замороженный командир. По его лицу невозможно было понять его чувства. Но ведь эта парочка не позволяла себе ничего предосудительного, а значит и придраться к ним мистер Уэнрайт не мог. Этак можно и ко мне прицепиться за взгляды, которыми мы порой обменивались с Тартареном.

Теперь стоит, пожалуй, признаться в своих заблуждениях. Сама не знаю, что на меня нашло и почему я сочла волосы мисс Яниковской, соратницы вьетнамки, выкрашенными в такой вульгарный цвет. Теперь, когда нервы мои спокойны и настроение хорошее, я ясно вижу, что неброский рыжеватый цвет очень приятен для глаз. Пожалуй, мне тоже не мешает слегка подрыжить мои русые волосы, не окрасить, а лишь придать им золотистый оттенок хной. Когда вернёмся на Землю, я этим займусь.