Александр Потапов - Далёкий Друг Страница 18

Офис фирмы встречает непривычной суетой. Солидные, уверенные в себе мужики, разбившись на небольшие группки, рассредоточились по углам. По коридорам с невозмутимыми лицами бродят подозрительные типы. Мои вопросы к ним начисто игнорируются. Вполне естественно, кабинет генерального директора закрыт и опечатан. Заметив моё появление, активно подтягивается народ. Вопросы стучат в голове бесконечной пулемётной очередью.

– Давайте уйдём из прохода, а то мы мешаем! – обращаюсь к сотрудникам, видя безуспешные попытки лиц в чёрном пройти из кабинета в кабинет.

– Пойдёмте в приёмную, там никого нет, – живо ориентируется в ситуации моя расчудесная секретарша Ниночка.

Без возражений все переходят в роскошно обставленное помещение (на имидж я денег не жалел никогда). И, похоже, моя первая фраза подтвердила их самые худшие предположения:

– Закуривай, ребята!

Здесь необходимо сделать коротенькое отступление. Дело в том, что курение в фирме всегда было больше похоже на некий ритуал, чем на банальный перекур. Понимая, что люди у меня в большинстве своём серьёзные и курящие, я обставил курительную комнату с неслыханной роскошью. Кожаные диваны, стеклянные журнальные столики, заваленные последними новинками технической литературы, огромные, в полстены, телевизионные панели. Таким образом, народ ходил туда совсем не подымить, а в удовольствии поработать, поделиться проблемами. Кофе бесплатно и в неограниченном количестве. Мало того, я отгородил несколько крохотных кабинок на три человека, и, если возникало желание посекретничать, сотрудники могли уединиться. Надо сказать, мои нововведения окупились сторицей, и этот зал стал генератором идей, куда тянулись посидеть и некурящие, ведь мощная вентиляционная система не оставляла в курилке даже запаха табака. В остальных помещениях курить, нет, не запрещалось, но было не принято, считалась дурным тоном. Но только не сегодня.

Усаживаюсь в неудобное Ниночкино кресло и закуриваю первым. Только что распечатанная пачка сигарилл ставится на стол, и по старой традиции все подходят и угощаются. Скоро неприспособленная комната тонет в сиреневых клубах дыма.

– Виталий Николаевич, что случилось? – Вопрос прост, но как же сложно на него ответить.

– Друзья, мы многое пережили вместе. Работали, дружили, помогали друг другу, но все же надо понимать – такое не может длиться вечно. Нет, не случилось ничего криминального, но ошибка, совершённая ещё в той жизни, фугасом сработала сегодня под ногами. Что будет дальше, я не знаю; если кто хочет, пусть пишет заявление на отпуск: проплатить его фирма пока в состоянии, ну а дальше как бог на душу положит, – моя речь была чуть скомканной, но понятной.

Девчонки захлюпали, а ребята старательно отводили глаза друг от друга.

Оформление отпусков занимает приличное время, и, почуяв неладное, в дверь начинают ломиться. Ну право как дети; в эти створки я тоже вложился, и чтобы открыть их, надо что-то посерьёзней кулаков. Грохот нарастал, но и бюрократические заморочки решались быстро. Покурив в очередной раз и поставив последнюю печать в документе, впускаю гостей и, не обращая на них внимания, говорю своим сотрудникам.

– У меня есть идея: давайте сегодня ненамного забудем о завтрашнем дне. Предлагаю за счёт фирмы сходить в ресторан и напоследок тряхнуть стариной!

Предложение вызывает оживление, да и перспектива оплаченного отпуска с завтрашнего дня приподнимает настроение. Нина складывает документы в сейф, и народ разбредается по отделам, убирая с глаз долой документацию, заодно прихватывая с работы маленькие сувенирчики (кто знает, пустят ли сюда ещё?). Проходит больше часа, когда, наконец, последний ключ сдаётся на вахту, и разгорячённый люд рассаживается по машинам, готовый к длительной борьбе с зелёным змием.

Роскошный ресторан мы занимаем в не совсем урочное время, и это вызывает неподдельную радость работников общепита. Денег я не жалею: что плакать, они уже почти не свои! Столы накрываются как по мановению волшебной палочки. Первое время лёгкая грусть расставания сковывает, но после тостов за дружбу и счастье тоска уходит, оставляя надежду и веру. Ко мне часто подходят, выражая сочувствие, оставляя телефоны, не только свои, но и близких. Всё для того, чтобы я в любой момент мог связаться с ними и пригласить для дальнейших трудовых подвигов. Не скрою, неподдельное уважение ко мне как руководителю трогает, да так, что предательски набегает слеза.

Мероприятие удаётся. Расстаёмся уже в первых сумерках уходящего дня. Почти вся стоянка перед рестораном оказывается забита нашими авто, но разъезжаемся строго на такси: мы блюдём правила дорожного движения.

До дома добираюсь без приключений и почти сразу укладываюсь спать.

Глава 18

Калейдоскоп последующих дней окрашен по преимуществу в тёмно-серые тона. Бесконечная катавасия судебных и околосудебных разборок безжалостно вырывает из жизни сутки за сутками. В то памятное утро, ещё не совсем придя в себя после вчерашнего мероприятия, на ходу глотая горячий кофе, открываю дверь, в которую уже несколько минут подряд некто пытается войти, перемежая звонки с ощутимыми ударами по косяку.

На пороге, как и следовало ожидать, судебные приставы: мне под нос суются какие-то бумаги; из звуковых пояснений понимаю – имущество описывается. Довольно грубо вырвав документы из рук облачённых властью, мельком просматриваю решение – всё равно ничего сейчас не оспорить.

– Наташ, пропусти стервятников, – произношу негромко, чтобы слышал только старший из пришедших, а сам иду на кухню.

Неуловимая смена состояния: секунду назад родной дом становится чужим и жестоким. Причём жестокость воистину изуверская: на стенах ещё висят наши улыбающиеся портреты, в чашке остывает приготовленный супругой кофе, а квартира уже чужая… Но за себя я не беспокоюсь и легко сгоняю наваждение. А как выдержит Наташа? Она истинная хозяйка, и к любой самой малюсенькой вещице у неё отношение трепетное, каждый предмет быта ассоциируется с неким важным жизненным событием. Вторжение в её уютный мирок может обернуться несчастьем для агрессоров.

Беспокойство оказывается напрасным. Всё происходит тихо, без эксцессов. Прихожая быстро заполняется людьми в грязной обуви, которые скромно жмутся по стенам, ожидая приглашения пройти в комнаты. Кажется, до истерики только миг, но через секунду я вижу Наташины глаза: они смотрят с безразличием, устало; осквернённый дом – это уже не свой.

У разных людей понятия личного значительно разнятся. Но многие вещи воспринимаются похоже: посмотрите на реакцию матерей, когда кто-то, пусть даже из родственников, приласкает их чад. Всякая мама после этого подойдёт к ребёнку и обязательно что-нибудь сделает: поправит одежду, сотрёт с детской мордашки одной ей видимую соринку. Большинство делает это открыто, даже напоказ, некоторые – уводя ребёнка в сторону, но поступают так же.