Александр Тюрин - Большой пробой Страница 18

Челюсти выдвинулись вперед, в магазины плевалок легли обоймы с двойным «храподелом». Сразу десяток асмоновых дракончиков рванулись к черной дыре. Они нарисовали ажурный мост над волнами мусора.

Бойцы шли на полусогнутых, от укрытия к укрытию. Генеральская красота. Но Макаров уже сомневался:

– Не нравится мне эта лужа. Как глаз смотрит.

– Хорошо хоть, как глаз, а не как рот.

Вдруг по переговорнику раздалось жуткое:

– Ой-ей-ей!

Макаров всполошился.

– Вызывает «Цыпа». «Аспид», «Хряк», «Карась», доложите обстановку.

А в ответ беспричинный смех идиота.

– «Аспид» на связи, – наконец собрался с мыслями невидимый собеседник. – Подвергаюсь массированной мембранной атаке. Складываю из мусора слова прощания. Погибаю, но не сдаюсь. Нет, сдаюсь, еще как сдаюсь. Ай, ноги оторвали.

– Как это оторвали, «Аспид»? Отвечай, гад! – заорал Макаров.

– Очень просто. Шеф, нет ног и такая легкость. Силы тяготения и трения чудесно распределены. Скольжение моего тела похоже на синусоиду, оно меня забавляет. Я могу быть петлей, восьмеркой, могу пролезть в отверстие величиной с кулак. А всю зиму сладкий сон.

У Макарова челюсть отпала и зависла, болтаясь на ветру.

– Говорит «Хряк». Я уже близок к идеальной форме овоида. Я ем траву, помои, документы, и все становится светлой силой, светлым жиром, плывущим вокруг фокальных точек.

– Обстановка под контролем, – порадовал уверенный «Карась», – пора метать икру. Нас должно быть больше, больше…

– Это противоестественно. У них пробои, будто они гнилые овощи из ближайшего магазина, – Макаров сжал руками голову, как бы пытаясь выдавить из нее свежие мысли. – Ведьмаки начали системные действия, а мы не готовы.

– Быть не готовым – это наш старый добрый обычай, – успокоил его Торн. Да и готовься стул, ничего хорошего на него не посадят.

– Это вы бросьте, – сказал строгий Макаров, – не до того.

– Ладно, командир, пошел выручать своих. Ведь у всех раздрай с привычными вихрями. Чужое поле тянет. Надо понять, какое. Им самим не справиться.

Макаров хотел гаркнуть, но Торн уже спрыгнул с холма, упал, покатился. Волк попытался укусить его за ляжку. Но потом шпаны не стало. Только свалка, а впереди давящая многозначительностью дыра. Свалка буравила взглядами. Наваленные ржавой кучей холодильники, локомобили, бормашины, соленоиды, станки наливались жизнью и вставали в каждый в свой ряд, ряд пристраивался к ряду и чин – к чину. Эскадроны и эскадрильи зверомашинолюдей заходили ему в тыл, кружились где-то сзади, и он их не видел, а только чувствовал спиной. Из-за горизонта вторым эшелоном выглядывали смерчами столбовики, они и закручивали бесовский хоровод вокруг Торна.

Торн прибавляет ходу, уже бежит, практически летит. Но свалка не отстает, вернее даже нагоняет. И Торну не оторваться. Он чувствует, что сам себя предает. Сила, исходящая из глаза, тянет за ним всякие скопы, визоры и камеры; кожа притягивает жаро-, хладо-, пуле-, лученепробиваемые и непроницаемые доспехи; к рукам липнут швырялки, металки, плевалки, хваталки разных сортов; мозг, как насос, всасывает размышляющие устройства любых мастей. Послушная воле своих хозяев дохлятина нагоняет Торна, чтобы он оживил ее, чтобы отныне тратил себя на воскрешение свалки. И вроде бы сулилась за это неслыханная власть глазам, мозгам, рукам Торна. Итак, последняя настойчивая попытка понравиться вновь. Но тут проносится на внутреннем киноэкране тьма видений, от бурых мужиков до леммингов, бегущих в море, и Торн решает не поддаваться.

«Даже если кто-то намеренно мешает мне дружить с техникой, долбая синхронизацию, все равно я этим индустриальным вихрям не верю. Им бы только загрузить меня работой, накинуть четвертую одежку: железную и бетонную. Нет, я-таки порываю с ними дружбу».

Он повертел башней головы, подыскивая новых друзей. Пожарный водоем раскатался в речку. На другом берегу проявились и другие незапланированные объекты, которые производили благоприятное впечатление по контрасту с помойкой. Светлый луг, где наливаются сладким соком травы, изба с тесовым шеломом, козел, привязанный к колышку, и лес. Совсем нездешний, таких сейчас нет. Сизый от мощи, как ящер подползает к берегу. Остается Торну: перейти вброд, переплыть любимым стилем, выйти из окутанных туманом камышей, и прощай захламленная жизнь. Торн идет вперед. Нет, Торн стоит в нерешительности, а лес переправляется через водную преграду, деревья выходят на берег и окружают его восхищенной толпой почитателей. Медведи, волки и птицы заодно с ними. На Торна нахлынуло. Быть тополем – это прекрасно. Он пьет ногами, дышит телом, ест волосами и женится сразу на целой роще, запуская в нее облаками пуха свою любовь. Быть медведем – просто замечательно. Особенно, когда выковыриваешь сгустившийся солнечный сок из дупла. Быть волком – вне всяких сравнений. Он так любит запахи и разбирается в них. Самый приятный – дымный запах крови. Быть козлом – тоже хорошо. Торн отошел от эйфории. Козел ходил по кругу и жевал с унынием во взоре. У него имелись свои мелкие радости, но сам он был большой радостью для других, кто должен придти из леса за ним. Торн быстро разочаровался в лесе, разобрался с ним по-ученому. Бригада кольцевиков, исправно вертящихся на столбовике, с которого не соскочишь. Вот что это такое.

– Откуда взялся сопливый козел? – из леса выходила хозяйка.

– Это вы про меня? – не понял Дмитрий Федорович.

– Должно быть, Торн сам его придумал, чтоб было к чему придраться, – отвечал Сафонов, похожий на дерево.

– Аня, ты? – Торн с удивлением опознавал в бабке-ежке знакомые черты.

Она была красива, как березка. Тонкие веточки тянулись к Торну и щекотали ему лицо мелкими листиками. Было приятно.

– Ну, я, я. Тебе нравится у нас, – вопросительно-утвердительно сказала Аня.

– Еще бы, экологическая ниша. Как вам удалось добиться? – Торн пятился и замечал, что некоторые, с позволения сказать, деревья потихоньку заходят к нему в тыл, а древесный Сафонов делает им ветками подозрительные знаки.

– Ну так оставайся.

– Знаешь, как-нибудь в другой раз, на выходные, например.

Торн повернулся и упал сразу, потому что какой-то корень сделал ему подножку.

– Нельзя, – зло крикнул Торн, вставая. А лешак-Сафонов, растопырив руки, как пограничник Карацупа пошел на задержание. Ученый хотел проскочить понизу, но пенек злобно царапнул его по носу.

Немножко бы огня, прикинул Торн и поковырялся внутри себя. Там были и печка, и ярость, и резак, и источник питания, и маленькая горячая ящерица, живущая где-то в районе копчика. Они стали вихрем, который выскочил из точки между глаз.