Владимир Покровский - Метаморфоза Страница 18

- Ну что ж ты, Хлодомир? Неужели боишься выйти?

От отца, кроме склонности к самоанализу, мне досталось вот что: он научил меня избегать поспешных действий. Тогда перед домиком, в темноте, я бы любых действий с удовольствием избежал. Трудно сказать, какая сила, какая необходимость заставляла меня через муку выбирать, что делать. Я ничего не мог понять: откуда здесь Коперник, почему так со мной говорит, что значит эта ловушка? Слов нет, был он при жизни особой личностью, других таких я, пожалуй, и не встречал. Среди космополовцев считался шишкой из крупных, о чем говорили его мнемосвязь с космической интеллекторной системой, его возможности, о которых простому смертному и не догадаться; поговаривали у нас ребята, что люди его ранга могут даже жить дня два-три после смерти, они вроде зомби становятся, потому что оставляют интеллектору какое-то там особое завещание, какую-то последовательность действий, цель - словом, что-то чисто служебное, но вообще-то невероятное. Я не верил, считал, что чушь. И еще я не верил, что зомби вот так мог со мной говорить, что Коперник мог дать интеллектору указание после его смерти так со мной говорить. Это все было предательство, что он там, у цветастых, что он так со мной разговаривает, это было предательство, и если полчаса назад я жизнь бы отдал, чтобы отомстить за его смерть, то сейчас бы я за ту же самую цену уничтожил его вторично. И становилось понятно, почему вдруг удушение, такое... интеллигентное убийство, бескровное, не портящее тело, простая приостановка дыхания; становилось ясно... и абсолютно все непонятным оставалось и становилось. Что он вот так вот со мной говорил - непонятно; и все, что он на Галлине делал, - неясно; и моя верность ему, чуть ли не мистическая, и ужас мой, что вот, умер Коперник и больше не будет у меня Копа, и понимающе никто не посмотрит, и не хлопнет никто по плечу, как он, мой Коп; и то, что он здесь, передо мной, в темноте, и то, что он все от меня скрывал, и... я не знаю, я не могу объяснить. Как же сказать? Мне бы с ним посоветоваться, как быть, но не с тем, что у домика, а с прежним, ну с тем хотя бы, кто смеялся у магистрата... Я беседовал с ним, умершим, в той ночной тишине, подсвеченной невнятными музыкальными фразами, я шептал тихонько обвиняющие слова, а потом Коп остановился в пяти метрах от моего дерева и поднял руку, а в руке его я увидел скварк.

Мне не на что было надеяться... люди из космопола виртуозно владеют скварком, у меня даже миллионной доли шанса не оставалось. И я прыгнул. Я прыгнул хитро (для непрофессионала хитро, не для Коперника), с изгибом, я летел на него, и скварк был нацелен мне точно в грудь. Я совершенно не понял, почему он не выстрелил - мелькнула мысль, что он, наверное, тоже чувствует себя плохо.

Он не то что не выстрелил - он даже не сгруппировался, даже не отреагировал на прыжок боевым блоком, чисто рефлекторным боевым блоком, он всего лишь присел-от неожиданности. Я уверен, что не убил его, убивать у меня даже мысли не было, я просто ударил его сбоку двумя ногами, чтобы отключить на минуту, и он позорнейшим образом упал на спину, этот Коперник. Клянусь, я не хотел его убивать. Я больше чем уверен, что он просто упал, и я все правильно сделал.

Но я тоже упал. Я лежал в траве, а рядом валялся Коперник, я понимал, что немедленно надо встать и... убираться? Нападать? Словом, что-то немедленно делать. Но меня словно парализовало - так плохо я себя почувствовал вдруг. Я был тяжелейшим образом болен. Я, кажется, застонал.

Музыка смолкла, поднялась дверь, ко мне подбежали двое. Я нашел силы сопротивляться, и цветастые стали со мной грубы. Они били меня, пока тащили в дом, били молча и быстро, а мне становилось все хуже и хуже, и ни на что уже не оставалось сил. Меня трясло. Мне казалось, я умираю.

Они волоком втащили меня в свой дом, в ярко освещенную комнату, швырнули на ковер и стали пинать ногами. Это продолжалось недолго, потому что скоро раздался знакомый голос (каждый звук отзывался болью во всем теле - не люблю боли):

- Немедленно прекратить эту виоленцию!

Ох, как болели мои косточки, ох, как клеточки мои лопались, и глаза резало, и горло сводило, и дышать было почти невозможно, и все нервные окончания словно взбесились.

- Приходите, приходите в себя, дорогой мой. Ну? Вам уже лучше? спросил меня кто-то.

Ни черта мне не было лучше, откуда тут лучше, но, по крайности, я нашел в себе силы собрать мысли, ощутить себя собой, пусть и очень больным. Я уже знал - чуть-чуть поднапрячься, и я вспомню, кто со мной говорит.

- Посадите его в кресло. Что ж это он на полу?

Ох, как больно меня подняли, как цепко схватили множеством невежливых рук, как немилосердно швырнули в кресло!

- Сейчас придете в себя, дорогой Хлодомир, это болезненно, но это нормально, так и должно быть, небольшой предварительный приступ. Сейчас вы немножко придете в себя, и будет у нас с вами маленькая, но ответственная конверсация.

- Тише, - страдальчески говорю я. Голос, который мне так необходимо вспомнить, вызывает боль и мешает сосредоточиться.

- О (тоном ниже)! Мы уже говорим? Быстро, удивительно быстро. Скоро и конверсацию будем в состоянии выдержать.

- А? - спросил я, уже почти вспоминая.

- Конверсацию. Беседу - в переводе со староанглийского.

Эрих Фей, бессменный хранитель городского спокойствия. Точнее, если я только не ошибаюсь, временно исполняющий обязанности оного. Очень временно. На период конверсаций и мутуальных - то есть общих - акций совместно с неким Хлодомиром Вальграфом, куафер-инспектором и, похоже, последним идиотом, добровольно сунувшимся в не слишком ловко расставленную ловушку. Вот он, прямо передо мной, в своем плаще для вечерних ивнингов. Расплывается немного, но это пройдет. Положив ногу на ногу, он сидит посреди комнаты в роскошном кресле "Самаритэн". В таком же полулежу и я сам. В креслах похуже, словно зрители на домашнем спектакле, расположились у стен человек двадцать цветастых. Даже для здорового многовато, а я болен.

- Фей, - говорю я.

- Узнали, - ласково улыбается он. - Узнали, голубчик Вальграф. У меня очень запоминающаяся внешность. Если даже это и недостаток, то я им...

- Что все это значит, гранд-капитан?

- ...то я им дорожу, - заканчивает Фей. Благожелательно глядя на меня, он задумывается, он теребит подбородок, добрая улыбка на его лице вызывает очередной приступ боли, терпимый, впрочем. - Дорогой Вальграф! Я хочу сообщить вам прежде всего приятную новость. Следствие по интересующему вас делу закончено, и убийца найден!

Я сначала не понимаю.

- Какой убийца?

- Ну как же, убийца вашего друга, нашего дорогого Коперника. Неужели забыли? Нехорошо.

- Но он же... - Я оглядываюсь по сторонам в поисках Копа, но его нет в комнате. Это странно. Я знаю свой удар, он уже должен был оклематься.