Александр Селецкий - Дети, играющие в прятки на траве Страница 18

Я пригубил чашку — осторожно, чтобы не обжечься, — и слегка поморщился: кофейный тоник был отвратный, Левер совершенно не умел вводить программу в кухонный комбайн, хотя и похвалялся.

— Ниша нишей, но, сдается мне, таким вот незатейливым манером ты пытаешься упорно оправдать и собственное бегство, и, похоже, собственное малодушие — уж извини за столь неделикатное словечко.

— Да при чем тут я?! — с досадой отозвался Левер. — Мой случай — частный. Впрочем, я и не скрываю: мне на ферме было плохо. Я болтался там, как в невесомости сопля. Я убежал, я смылся, постаравшись все-все позабыть. Зато вот тут, на станции, где мне все внове, — изумительный простор! И я могу себя здесь показать. Хочу этот простор раздвинуть беспредельно. Чтобы все сказали: Левер — это да, махина! — он торжественно воздел холеный тонкий палец. — Но сейчас я о другом. Ты давеча изволил эдак походя заметить: тысячи людей бежали от греха подальше, погрузились в шильники — и были таковы. Спасали, дескать, свою шкуру… Чушь! Никто бы их не тронул. Просто-напросто — психоз, животная боязнь прогресса.

— Да? И что ж, по-твоему, давнишний конфликт с биксами, как и само их появление на свете, — это истинный прогресс? Считаешь это нормой?

— Не уверен, что нормальным следует считать прогресс как таковой, — пожал плечами Левер. — Тот прогресс, каким мы его видим. Очень скользкое и даже вредное понятие. Уводит мысли в область неразумного. Рождает идиотский оптимизм. И те, кто улетели, вероятно, поняли, что их — придуманный — прогресс не соответствует действительности и ведет, по сути, в никуда. Конечно, если следовать ему… В итоге — бегство. Бегство от самих себя. Не первый раз в истории…

— Но ведь не все же улетели! — пылко возразил я. — Есть свидетельства, что многие ученики тех, кто покинул Землю, несгибаемые, знающие, умные ученики — остались. И сумели выправить — хоть как-то — ситуацию! Планета выжила. Раздоры продолжались, но уже без прежней остроты. И все, что мы сейчас имеем, — дело рук учеников.

— Кого конкретно?

— Имена не сохранились. — Я развел руками. — Да и разве это важно — как их называли? Главное — поступки. Главное — тот дух всеобщего людского самосохранения, который удалось им закрепить в нас. Как бы передали в назидание…

— Вздор! — с раздражением ответил Левер. — Ты еще скажи, что целое великое учение от них осталось. Эдакий набор непреходящих истин.

— Ежели угодно, можно и учением назвать. Никто не возбраняет. Но ведь ты не будешь отрицать, что этот свод правил и рекомендаций, на которых мы воспитаны, вполне разумен и доступен каждому.

— Согласен. Сам зубрил и даже неплохие получал отметки. Только чем-то это все напоминает мне одно евангельское происшествие…

— Какое именно? — не сразу уловил я. — Ах, нуда, припоминаю, читал в детстве…

— Интересно, где? — встрепенулся Левер.

— У отца в библиотеке была куча любопытных книг.

— Везунчик! Это нынче редкость: чтобы в доме — да библиотека!.. А… прости, откуда? Твой отец, поди, большой любитель почитать?

— Да нет, куда там! Просто… скапливались… Работенка у него была такая — биксанутых выявлять. Среди них умные встречались, редкой эрудиции…

— Понятно, — произнес со вздохом Левер. — Подозрительных — из дома вон, а книжки, чтоб не пропадали… Хорошо, хоть не в костер!

— Ну, мой отец был человек достаточно культурный, — уязвленно отозвался я. — Не то что многие другие… Целые собрания домой свозил. Берег…

— Зачем?

— Не знаю. Для чего-то сохранял. Сейчас как вспомню… Сколько ж было удивительных, а то и просто непонятных книг! Иной раз очень-очень старых, настоящих, напечатанных еще тогда, когда Армада только улетела, или даже раньше… Но отец не прятал их — наверное, считал, что все равно никто глаза ломать не станет. Разве только я туда и забирался… Да и то — тайком, когда меня не видели…

— Какой пытливый мальчик! — усмехнулся Левер.

— Уж какой родился, — буркнул я. — Ты что-то начал говорить мне про Евангелие… Ну, и? Там происшествий, знаешь ли, хватало…

— Безусловно. Но одно событие, — Левер многозначительно глянул на меня, — для всех сделалось наиважнейшим! Я имею в виду миф о гибели Христа, его чудесном воскресении и вознесении на небо. На этом основана вера. И все христианское учение проистекает из него. Весь круг идей и представлений. Все то, что зовется духовным наследием…

— Не думаю, что параллель, которую ты хочешь провести, достаточно корректна.

— Отчего же? Нет, мой друг Брион, все очень даже сходится. Ничто не ново под луной…

— А если поконкретней?

— Видишь ли, учение вне События никогда не способно превратиться в религию. Ученики могли последовать за Христом, но при этом обязаны были провозгласить его воскресение, его вознесение, поскольку у них не было выбора. Для оправдания идей Христа и своего следования ему, вовсе неубедительного для других, им требовалось Событие.

— Ну, как дня нас — отлет Армады, да? — ввернул я.

— Правильно. И они его провозгласили. Исключительно ради утверждения своей значимости и состоятельности как учеников. Не ради Учителя, отнюдь. Ради себя. Учитель ушел — его больше нет. А им еще надо тащить и тащить тяжкий крест вместе с ним!.. Иначе — грош им всем цена как истинным ученикам. Свита делает короля? Нет! Свита предопределяет себе собственное будущее, в рамках которого король — лишь яркий и необходимый фон для свиты. Событие придумано, учение через него — закреплено. Теперь, в ореоле явленного, свите можно подумать и о спасении своей души — то есть о закреплении в сознании народившейся паствы своей иерархической святости.

— Но ведь Армада — улетела! — с возмущением воскликнул я. — Уж этого-то факта отрицать нельзя! Сколько свидетельств, документов!..

— А кто составлял? — с ехидством осведомился Левер.

— Ты хочешь сказать…

— Живых свидетелей нет. Есть только предание — и те, кто следуют ему. Все те, кто чувствуют себя людьми. И мы с тобою — в том числе.

— Ну, знаешь! Эдак можно вообще историю переписать — всю, от начала до конца!

— Атак и поступают, между прочим, — хмыкнул Левер. — У каждого времени, у каждого правителя всегда была своя история. Основанная, так сказать, на фактах.

— Разумеется, — запальчиво ответил я. — На фактах — твердо установленных, проверенных веками.

— Вот и нет! — похоже, Левер наслаждался, глядя, как я завожусь. Но я не мог прервать наш спор — уж так хотелось подловить, пусть хоть на мелочи какой-то огорошить этого ликующего болтуна!.. — Ты плоско мыслишь, дорогой мой друг Брион, ужасно пошло. — Левер залпом выпил свой кофейный тоник и опять наполнил чашку: это пойло ему явно доставляло удовольствие. — Запомни раз и навсегда, — нравоучительно продолжил он, — факт как таковой не подлежит обыденному толкованию. Он есть — и все тут. Как любой физический объект. Его можно изолировать или, напротив, выстроить в одну цепочку с остальными фактами. Он поддается исчислению, и на его основе позволительно создать теорию, которую наделе можно лишь принять, развить, дополнить или опровергнуть, если появятся новые факты, противоречащие уже известным. Но беда в том, что всякий факт еще подразумевает и свое какое-либо описание. А вот оно-то и становится предметом всевозможных толкований. Чувствуешь, куда я клоню?