Святослав Логинов - Многорукий бог Далайна. Свет в окошке Страница 19

— Какое же это оружие?.. — внушал чернявый светлоголовому собеседнику. — Трапеция — обычный гимнастический снаряд. Имеем полное право.

— Цирк, — не то осуждающе, не то подсказывая, произнёс светлый.

— Вот именно. Организуем бродячий цирк: клоунов, акробатов, иллюзионистов пару — мозги пудрить...

— Ты ещё ручного медведя не забудь... Не дороговато обойдется такой цирк?

— В Отработке найдём добровольцев задёшево.

— Не пойдут эфемеры на Цитадель. А если и пойдут, то их там в три минуты в распыл пустят, пылесосом собирать придётся. Это ещё до нас пробовали: задавить охранников числом, устроив под стенами Ходынку. Отбились на раз. Теперь эфемеры учёные.

— Да они ничем не рискуют и знать ничего не будут! Цирк и цирк. Наберём труппу, может быть, даже пару представлений дадим на бульваре, пусть со стен поглядят, попривыкнут к нам. А потом как бы случайно станем поближе к стенам...

— Кто прыгать будет? — задал светловолосый главный вопрос.

— Я. Я ещё живым трапецией увлекался, у меня получится.

— Понятно... Значит, ты... А не боишься, что тебя влёт снимут, что утку? Траектория твоего полёта вся как на ладони — из любой пукалки снимут. Я бы снял.

— Они ж не будут ожидать...

— Они всегда ожидают, каждое мгновение. К тому же там старики, уж в чём-чём, а в птичьей охоте они понимают, думаю, всякому из них приходилось уток сшибать. Ещё из луков.

— Это ты злишься, что не тебе прыгать?

— Ещё чего... Идея твоя, ты и прыгай. Я даже пособить могу, так, по дружбе. Но денег в твой цирк вкладывать не буду. Несерьёзно это. Да и нет у меня денег.

— Это у тебя-то нет? Ты же сам говорил, что тебя каждый день вспоминают...

Светловолосый пожевал губами и ничего не ответил.

— Давай, Илюха, соглашайся! — принялся уговаривать первый. — А то всё болтаем, треплемся, планы строим, хуже штабных, а сами ничего не делаем. А время, между прочим, уходит...

— Я, между прочим, в Афганском прорыве участвовал. И о том, как нас тогда сделали, не по рассказам знаю.

— Молодые вы были, — не то согласился, не то возразил его собеседник, — неопытные. Правил ещё не знали, пытались воевать прошлыми мерками.

— Знали. Там ведь не только наши были, из Афгана и Анголы, но и янки, которых во Вьетнаме кокнули, и сами вьетконговцы, и даже со Второй мировой кое-кто, их тогда ещё неплохо помнили. Так что знали мы всё как есть, но принять этого не могли и полезли нахрапом. У тех копья и луки, у нас — акаэмы, значит, не могут они против нас выстоять. А они и не стали сопротивляться. Они просто шарахнули в ответ всем своим капиталом — и были правы. Вот то же самое случится и с твоей трапецией. Пока ты на ней просто так раскачиваешься — это трапеция. А как вздумаешь сальто в сторону Цитадели сделать — так уж не обессудь, кума, попотчуют от души.

— Не успеют. Я считал, у них запаздывание, если противник безоружный, полторы секунды, значит, у меня в запасе две десятых секунды. Ты не хуже меня знаешь, что за это время можно сделать...

Светловолосый Илюха не слушал. Он медленно поднимался со стула, оборотившись в сторону дверей. Там, щурясь на яркий свет эстрады, стоял человек, очень похожий на самого Илюху. Те же светлые волосы, такой же вздёрнутый нос, тот же взгляд недоверчивых глаз. Даже возрасту двух мужчин был примерно одинаковым, так что всякий без колебаний назвал бы их братьями. Однако Илюха, сделав шаг навстречу вошедшему, произнёс слово, которое могло быть обращено к ровеснику только в загробном мире:

— Папа...

— Я, Илюшка, — сказал Илья Ильич. Бесконечно долгие секунды они стояли друг напротив друга и молчали. Всё было ясно и без слов, хотя ничего не было ясно. «Мы увидимся ТАМ», — говорят о любимом покойнике. А ведь радость встречи можно испытать только в настоящем мире, ТАМ мы все будем, и встреча за гробом означает лишь, что любимого человека тоже нет в живых.

Илья Ильич странно всхлипнул и прижался лбом ко лбу взрослого сына.

— А ты совсем не изменился, — сказал Илья-младший.

— Это я тут подновился, — ответил Илья Ильич, чтобы что-нибудь сказать. — Видел бы ты меня в хосписе, краше в гроб кладут...

Черноволосый собеседник Илюшки, оценив загробный юмор шутки, коротко хохотнул.

— Мама здесь? — спросил Илья Ильич. Сын чуть заметно поморщился, но ответил:

— Куда ж она денется?

— Видитесь с ней?

— Нет, — коротко ответил сын, а потом, видя, что от него ждут настоящего ответа, добавил: — Она хорошо устроилась, в Цитадели служит, а оттуда в город не часто выходят. Не поощряется это, да и сами не хотят.

Что-то в этих словах показалось Илье Ильичу сомнительным, но уточнять он не стал, не желая портить радость свидания с сыном.

— Ты здесь как? — излишне быстро спросил Илюшка.

— Да вот, — усмехнулся Илья Ильич, — проездом.

— Я ж говорю, ничуть не изменился. — Илюшка повернулся к черноволосому акробату и торопливо произнёс: — Серёга, видишь, отец это мой. Я с тобой потом договорю...

Серёга понимающе кивнул и, захватив своё пиво, пересел за один из дальних столиков. Настроение у него было под цвет волос... не соврал, значит, друг Илья и действительно сидит без денег. Прежде от батяни подкармливался, отцы часто вспоминают погибших сыновей, мучаясь, что сами живы, а мальчишки угадали под вражескую пулю. А теперь... кто будет вспоминать погибшего тридцать лет назад солдата? Слишком много с тех пор пришло в Россию двухсотых грузов. А «Книга памяти» что мёртвому припарка... — лямишка в пять лет. Потом Серёге пришли в голову ещё какие-то соображения, он встрепенулся, заинтересованно поглядел на толкующих мужчин, но подходить не стал, тоже ведь понять можно, пусть люди поговорят... третий для них сейчас лишний.

Комната сына оказалась той самой, Илюшкиной комнатой, что вплоть до ухода Людмилы продолжала ждать в родительском доме. Это потом Илья Ильич порушил весь некрополь, а была бы возможность — даже квартиру сменил бы. Говорил, что мёртвые в душе живут, а не среди сберегаемого барахла. И ведь как прав оказался, аж жуть берёт. Даже полуразрушенный бобинник с записями Высоцкого стоял на полке. И Илья Ильич вдруг подумал: есть ли там последние записи певца?.. Ведь Высоцкий умер позже его сына, так что от Ильи-младшего не досталось ему ни единой лямишки. Странные вещи приходят в голову в самые неподходящие минуты жизни.

Царил в комнате застарелый холостяцкий беспорядок с неубранной посудой и запахом дешёвых сигарет. Илья Ильич в жизни не курил, даже на фронте, и сыновью слабость не одобрял решительно. Очевидно, и Илюшка помнил это, потому что немедленно смёл со стола весь мусор вместе с затесавшейся посудой и какими-то вещицами. Окна открывать он не стал, но в комнате с ходу повеяло прохладой и липким тополиным запахом.