Джон Кристофер - Белые горы Страница 19

Мы продолжали нашу дружбу, хотя между нами появились новые оттенки во взаимоотношениях. Теперь, когда я стал сильнее, мы могли выходить за пределы замка. Для нас седлали лошадей, мы выезжали из ворот, спускались по холму на луг, полный летних цветов. Я умел ездить верхом и вскоре стал искусен в этом занятии. Быстро усваивал я и язык страны.

Было несколько облачных и дождливых деньков, но в основном светило солнце, и мы ездили по теплой ароматной земле или, спешившись, сидели на берегу реки, глядя, как играет форель – серебро на серебре. Мы посещали дома рыцарей, и нам давали фруктовые напитки и пирожные. По вечерам мы сидели в гостиной графини, разговаривая с ней или слушая, как она поет, аккомпанируя себе на круглом струнном инструменте с длинным горлышком. Часто приходил сюда и граф и сидел, обычно молча.

Граф и графиня ясно показывали, что я им нравлюсь. Я думаю, это происходило частично оттого, что отсутствовали их сыновья. Таков был обычай, и им не приходило в голову нарушить его, но они явно горевали из-за их отсутствия. В замке были другие мальчишки благородного происхождения, но жили они в помещении рыцарей, присоединяясь к семье графа только за ужином, который накрывался в зале. Тогда за стол садились сразу тридцать – сорок человек. Я благодаря своей болезни и пребыванию в башне стал членом семьи, как никто из этих мальчиков.

Но хотя я знал, что они хорошо ко мне относятся, разговор, который однажды завела со мной графиня, изумил меня. Мы были одни: Элоиза занималась своими нарядами. Графиня вышивала, а я зачарованно следил за ее пальцами, искусно и легко делавшими мелкие стежки. Работая, она говорила, голос ее звучал негромко и тепло, с легкой хрипотцой, которая была и у Элоизы. Она спросила меня о здоровье – я сказал ей, что чувствую себя хорошо – и хорошо ли мне в замке. Я заверил ее и в этом.

– Я рада, – сказала она. – Может, ты не захочешь оставить нас.

Считалось само собой разумеющимся, что вслед за турниром мы втроем предстанем для надевания шапок. После этого, так как наша мальчишеская неуживчивость пройдет, мы вернемся в свои дома и начнем жизнь, какую ведут и взрослые. Меня поразило то, что сказала графиня.

Она продолжала:

– Твои друзья, я думаю, захотят уйти… Для них можно было бы найти место среди слуг, но я чувствую, что они будут счастливее в своих деревнях. Но ты – другое дело.

Я перевел взгляд с ее рук на лицо.

– А именно, миледи?

– Ты не благородный, но дворянство можно и заслужить. Даровать его во власти короля, а король – мой двоюродный брат. – Она улыбнулась. – Ты не знал этого? Он в долгу передо мной. Я спасла его от серьезной ошибки, когда он был еще мальчиком, без шапки. В этом не будет задержки, Гильом.

Гильом – так они произносили мое имя. Я знал это, но раньше графиня никогда не обращалась ко мне так. Голова у меня закружилась. Хотя я привык к замку и жизни, которую здесь вели, она всегда казалась мне немного нереальной. И этот разговор о короле… В Англии тоже был король, он жил где-то на севере. Я никогда не видел его и не ожидал увидеть.

Графиня говорила мне, что я могу остаться – она хочет, чтобы я остался, – и не как слуга, а как рыцарь. У меня самого будут слуги, и лошади, и оружие, изготовленное специально для меня, так что я смогу участвовать в турнирах, и место в семье графов де ла Тур Роже. Я смотрел на нее и видел, что она говорит искренне. Я не знал, что и ответить.

Графиня улыбнулась и сказала:

– Мы поговорим об этом еще, Гильом. Нам спешить некуда.

Нелегко писать о том, что было дальше.

Первой моей реакцией на слова графини было удивление. Неужели я откажусь от надежды на свободу, дам кому-то распоряжаться своим мозгом ради дорогой одежды и возможности иметь силу? Сама мысль об этом казалась мне абсурдной. Какие бы привилегии я ни получил, все равно я оставался б овцой среди овец. Утром, однако, проснувшись рано, я начал думать заново. И снова отверг эту мысль, решительно, но не так быстро, и с сознанием добродетельности этого. Принять предложение означало предать других: Генри и Бинпола, вагранта Озимандиаса, капитана Куртиса, всех свободных людей в Белых горах. Ничто не заставит меня сделать это.

Но мысль оказалась коварной. Отныне я уже не мог забыть о ней. Конечно, я не приму предложения, но если… Вопреки своему желанию, я думал об открывающихся возможностях. Я уже настолько изучил язык, что мог разговаривать с жителями замка, хотя они и смеялись над моим акцентом. И, казалось, меня так много ждало впереди… После турнира будет праздник урожая, потом охота. Они говорили о том, как приятно выезжать ранним утром, когда трава скрипит под ногами лошади, о псах, лающих на склонах холмов, об охоте, о возвращении домой с добычей, о том, как разжигают очаг в большом зале и жарят туши целиком. А позже – праздник Рождества, который длится двенадцать дней. Тогда приходят жонглеры и певцы. Потом весна и соколиная охота – выпускаешь сокола в небо, и он камнем падает на добычу. А потом лето, и снова турнир, и так круглый год.

К этому времени изменилось и мое отношение к окружающим людям. В Вертоне разница между мальчиками и взрослыми мужчинами проявлялась резче, чем здесь. Там все взрослые, даже мои родители, казались мне чужими. Я уважал их, восхищался или боялся, даже любил их, но я не знал их так, как узнал в замке. И чем ближе я узнавал их, тем труднее было мне их презирать. Они были в шапках, они приняли треножники и все, что стояло за ними, но это не помешало им, как графу, графине, Элоизе и другим, остаться добрыми, щедрыми, храбрыми и счастливыми.

Именно в этом, как ни невероятно, заключалась суть. До надевания шапок могли существовать сомнения, неуверенность, отвращение; эти люди, вероятно, тоже знали их. Когда шапка надета, сомнения исчезали. Большая ли это потеря? И потеря ли вообще? Треножники, помимо самого акта надевания шапок, казалось, не вмешивались в жизнь людей. Конечно, были случаи, как на море с «Орионом». Капитан Куртис рассказывал, что иногда при этом тонут корабли, но сколько их погибло в ураганах и разбившись о скалы? Озимандиас рассказывал о людях, работающих в подземных шахтах, чтобы добыть металл для треножников, об охоте треножников на людей, о том, что люди служат им в их городах. Но даже если это правда, то все это происходит очень далеко. И совершенно не затрагивает эту безопасную и приятную жизнь.

Снова и снова возвращался я к самому главному – верности Генри, Бинполу и остальным. Но даже эта мысль, по мере того как проходили дни, казалась все менее и менее убедительной. В поисках спасения я разыскал Генри и Бинпола и опять предложил им немедленно уходить. Они спокойно отвергли мое предложение. У меня сложилось впечатление, что они не хотят со мной разговаривать и с нетерпением ждут, когда я уйду. Я ушел, негодуя на их холодность, но в то же время немного радуясь ей. Если ищешь оправданий для неверности, хорошо иметь повод для негодования.