Сборник - Фантастика, 1978 год Страница 19

– Ну, не смотрите на вещи столь пессимистично, - проворчал Молчанов.- Надо привыкать и к любопытникам и к иным формам жизни Тартара, а их много, и, смею вас уверить, все они агрессивны…

– Кроме пластунов, - сказал всезнающий Диего Вирт..

– О пластунах разговор особый…

– Так, - в третий раз сказал Сташевский. - Мы стоим уже полчаса, это непростительно много. Готовы? Поехали.

Танк слегка присел и резко побежал по светлому тоннелю, вырубленному во тьме прожекторами. Дорога становилась хуже.

Сначала ехали по плоскогорью, кое-где поросшему ползучим низким кустарником странного вида. Он удивительно напоминал Грехову абстрактные конструкции из металлической проволоки, укутанные в массу пушистых синеватых нитей. Гусеницы с ходу ломали его, и он рассыпался на отдельные куски, хрупкий как стекло.

Потoм подъем стал круче, и вскоре Грехов понял, что они уже где-то у отрогов Кинжального хребта, который им предстояло преодолеть. За те восемь часов пребывания на планете с ними и вокруг них ничего не произошло, и Грехов даже подумал, что мир Тартара довольно ординарен - скалистый дикий “нецивилизованный” мир. Непонятно было, почему происходили катастрофы, гибли роботы и люди, защищенные, как казалось до этого, от всех сил природы умением применять эти силы себе на пользу. “Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших цонятий”. Так, кажется, говорил Козьма Прутков. “Что если жизнь Тартара не входит в круг наших понятий?” - подумал Грехов.

Склоны гор поднимались все круче и выше, сжимая их временную, случайно найденную дорогу в каменных тисках. Стали попадаться длинные трещины, разрывающие ее на пунктиры, и крупные обломки скал со свежими изломами. Наконец ехать дальше по прежнему пути стало невозможно - сказывалось недавнее землетрясение, танк подходил к активной границе его эпицентра. Он медленно прополз сотни две метров и уперся в рваный вал из обломков и щебня, перегородивший дорогу.

За валом пучилось нагромождение базальтовых плит гигантской толщины.

– Горст [Горст - приподнятый участок планетарной коры, ограниченный сбросовыми трещинами], - определил Сташевский и полез из кресла, широкий, спокойный, даже немного вялый.

– Собирайся, Диего.

Вдвоем с Виртом они надели скафандры и вышли из танка.

На приборной панели вспыхнули зеленые огни индикаторов присутствия - заработали индивидуальные радиомаяки. В свете прожекторов две фигуры превратились в осколки ослепительного жидкого огня - пленки скафандров отражали почти все виды радиации, в том числе и свет. Они вышли из освещенной полосы и исчезли. Голос Диего прозвучал, казалось, совсем рядом:

– На быстролете до цели можно, дойти за десять минут, может, я рискну?

Ответа Сташевского они не услышали, но Молчанов усмехнулся довольно красноречиво. Теперь-то Грехов тоже знал многое о Тартаре, в том числе и то, как погиб экипаж “Спира” и “Могиканина”. Летательные аппараты преследовались “паутинами” с особой настойчивостью, именно поэтому их спасательный рейд начался на тяжелом танке-лаборатории, рассчитанном на эксплуатацию в атмосферах гигантских планет-полусолнц типа Юпитера. Ну а дальнейшее уже зависело от них, от “запаса надежности человеческого элемента”, так как техника Земли большего, чем они располагали, дать не могла…

Молчанов включил свой инфорблок и принялся прослушивать записи, беспокойно поглядывая на ясную зелень индикаторов присутствия. Грехов сначала прислушивался, потом перестал, На вершине горста что-то происходило. Словно там ни. с того ни с сего начала испаряться черная жидкость, и тяжелые непрозрачные испарения зашевелились танцующими змеями.

– Диего! - на всякий случай позвал Грехов. - Святослав!

Динамики молчали. Индикаторы присутствия налились желтизной - признак кратковременных перерывов связи.

– Что случилось? - тревожно спросил Молчанов, но тут и сам заметил неладное. “Жидкость” продолжала испаряться.

Теперь струи паров приобрели глубокий синий цвет, и в них засверкали яркие искорки. Искры увеличивались, собирались в большой шар и пронзали мрак ночи, как маленькие молнии, они потрескивали и жужжали, как рой пчел. Наконец их стало так много, что они стали казаться огромным огненным глазом с бешено вращающимся зрачком.

– Гравистрелок! - яростным шепотом произнес Молчанов и прыгнул к вогнутому зеркалу наводки тиамата.

Он не успел на секунду, может быть, на полсекунды. На скалах зашипело, и Грехов кубарем покатился к противоположной стене рубки: по танку, вернее, по его защитному полю словно ударили гигантским молотом, и он отпрыгнул назад, загудел и завибрировал на амортизаторах. Грехов еще только поднимался, цепляясь за стенку, как ударило второй раз. Он очень удачно ткнулся носом во что-то твердое и на некоторое время потерял способность соображать.

Молчанов все же дотянулся до пускателя тиамата, Грехов понял это по тому, как у него сначала заныли зубы, а потом динамики донесли скрежещущий вопль потревоженной атмосферы. Пока он таращил мутные от слез глаза, все было окончено. Верещал счетчик радиации (страшная все-таки штука тиамат!), половину горста как языком слизнуло, а у его основания корчилась помятая, но уцелевшая (!) “паутина”, потерявшая свой режущий блеск.

– Удачное начало, - легкомысленно произнес Грехов, вытирая с губы и под носом кровь.

Молчанов сдавленно пробормотал что-то, свирепо помассировал горло, указал куда-то в сторону, и Грехов увидел далекие светляки фонарей, выписывающие замысловатые траектории при движении. Это возвращались ничего не подозревающие разведчики. Неужели они не слышали вопля тиамата?! Вирт что-то тихо говорил, Сташевский молчал. Они медленно спустились по склощу застывшей лавовой волны, разрезая мрак шпагами света, вышли на освещенное прожекторами пространство, и тут Сташевский заметил исчезновение вершины горста, мечущуюся “паутинку”, да и дым еще не рассеялся полностью, и радиация не спала. Он замер с поднятой ногой, потом толкнул Диего в плечо, и они, не заботясь о сохранении достоинства, бросились к машине.

В кабине Сташевский окинул рассеянным взглядом растерзанную физиономию Грехова и, будто ничего не произошло, сел в кресло. Вошел невозмутимый Диего Вирт, прищурился на “раненого” и, сказав: “Герой”, - сел рядом с диром.

– Гравистрелок, - произнес вдруг Молчанов таким извиняющимся тоном, что Грехов вытаращил глаза. - Простите меня, Святослав! Я обязан был предупредить, простите.

На него было жалко смотреть, и Грехов почувствовал к нему если не расположение то во всяком случае уважение. Наверное, он действительно мужественный человек.