Александр Мирер - У меня девять жизней Страница 19

Сейчас появилась новая версия. Нараны только координировали работу, а каждый человек действовал самостоятельно — «случайно» в разумных пределах.

Это была первая искра активного интереса к Равновесию, она блеснула на восьмой или девятый день, во время полуденного отдыха. Николай лежал в тени, лениво думал о том о сем и смотрел, как две боевые обезьяны тащат третью в лечилище, гримасничая, временами останавливаясь, чтобы передохнуть. Николай смотрел на них и вдруг засосало под ложечкой, как от голода: да что же это, наконец! Почему он слоняется, бездельничает, упивается жалостью к себе? А ну, встань! Ты же человек, ученый, ты Головастый!

Он встал, усмехнулся — живуч же человек — и двинулся в лечилище, к весельчаку и грубияну Лахи. Что спрашивать, было ясно. Во-первых, как они вывели Наран, и вообще, побольше о Наранах. Во-вторых, как организовано Равновесие. Выяснять космические проблемы не стоило — об СП здесь понятия не имеют.

Старший Врач лечил ту самую обезьяну, которую только что привели товарки. Рана была легкая — Лахи уже похаживал вокруг стола, подправляя побеги «одеяла» и от избытка сил во всю глотку пел двухголосую песню — одну фразу басом, другую — тенором. Обезьяна крепко спала. «Белая Луна, свет твой сладок! Сла-адо-о-ок…» — старался Лахи. Николай с ходу спросил:

— Врач Лахи, откуда взялись Нараны?

— Откуда Нараны, рыжебородый? От первого Безногого. «Ку-уда ты уплыва-а-а-ешь», — он снова запел.

— А кто такой Безногий?

— Теленок, разумеется.

— Какой теленок?

— О, рыжебородый, — сказал Врач. — Если в твоем Равновесии Нараны происходят от слонят или поросят, — не смущайся. Наши нисколько не хуже. У вас есть слоны?

— Слоны-то есть, Наран нету.

Врач усмехнулся.

— Сколько Головастых живет в вашем Равновесии?

— Николай быстро прикинул, как выразится три миллиарда в двенадцатиричном исчислении, ответил. Лахи оглушительно засмеялся.

— Когда у нас будет Головастых, как лягушек в полуночных болотах, тогда, Адвеста… о-хо-хо!.. тогда лишь один на дюжину будет знать о Наранах. Остальные не будут знать, как и ты.

— Нету, говорю тебе! — рассердился Колька.

— Те-те-те… Я же говорю тебе, пришелец, плохо ты знаешь свое Равновесие, — самодовольно сказал Врач. — Ты Головастый самого высокого поколения. Головастые с таким мозгом, как у Раф-фаи и у тебя, у нас еще играют в воспиталищах. Твой мозг принимает раздвоение, а ты говоришь несообразное.

— А что такое раздвоение?

— Э-э, ты плохо понимаешь речь, Адвеста… Раздвоение! — Лахи помогал себе толстыми пальцами. — Одна половина мозга у Головастого свободна, понимаешь? Ты мыслишь одной половиной, этой, — постучал он себя по голове слева, — а эта спит. Так сложился мозг — половина спит. Но мы даем бахуш, даем долго, и просыпается вторая половина, начинаешь думать в дюжину раз быстрее.

— А при чем здесь Нараны? — спросил Колька.

— Во имя Равновесия! — Лахи задохнулся от возмущения. — Кто же, как не Великие, дали нам бахуш для раздвоения? Всего лишь две дюжины поколений назад это было! Ступай, пришелец, поучись стрелять из лука!

«Толкуй больной с подлекарем», — подумал Колька и спросил очень вежливо:

— Скажи мне, почтенный, кто, говоришь ты, играет в воспиталищах?

Лахи недоверчиво посмотрел на него:

— Дети с мозгом, подобным твоему, пришелец.

— А у тебя какой мозг?

— Менее совершенный, — буркнул Врач.

«Разыгрывает», — подумал Колька, но спросил:

— А у Брахака какой мозг?

— Менее совершенный, чем у меня.

— Почему?

— Он старше на два поколения, — ответил Лахи и внезапно побледнел.

Он стал пепельно-серым и покрылся мурашками.

— Не смеешься ли ты над Лахи, пришелец Адвеста?

— Во имя Равновесия, нет, — быстро сказал Колька. — Я не понимаю.

— В вашем Равновесии мозг у всех Головастых одинаков?

— Да.

— Но ваши дети знают речь при рождении?

— Нет.

— У нас дети рождались говорящими, — Лахи подступил к Николаю вплотную, — еще три дюжины поколений назад. У вас когда это было?

— Не знаю, — сказал Колька.

— А! — пискнул гигант и торжествующе проревел: — Не знаешь! Может быть, у вас теперь и нет Великих, так знай: они были! Без Великих вы не могли вывести безмолвных детей. Вы остались бы малоголовыми! О ты, мало знающий…

— Это может быть, — сказал Колька.

Надо было кончать разговор — Лахи слишком уж разгорячился. Чудеса! Каких-то три недели назад Володя-энциклопедист втолковывал Николаю, что наши прямые предки, кроманьонцы, имели в точности такой мозг, как у современного человека. Это в каменный-то век, понимаете?

От непонятных разговоров накатила снова тоска — сверлящая, тошнотворная. Очень кстати в лечилище вскочила Нанои с криком:

— Вести по гонии! Стая Большезубых прорвалась у Раганги, я иду с Охотниками, Лахи!

— У-рр… Сколько Большезубых?

— Большой самец, самка и два молодых. Прохладного полудня!

И Колька вдруг выскочил из лечилища вместе с девушкой и побежал к Охотничьему дому, за луком и стрелами. Охота — веселое дело… Не думать, не мучиться. Выстрелить, догнать и убить. Он уже в дороге понял, что Большезубые — серьезные звери, и спросил у Нанои:

— Какого размера Большезубые… в вашем Равновесии?

— Не считая хвоста — шагов шесть, семь. А в вашем Равновесии они большие?

— О-а, преогромные Большезубые, — браво сказал Колька.

Отступать он постыдился. Только подумал: «Все равно мне здесь не жить. Днем раньше, днем позже…» — и улыбнулся Нанои.

3

В тот час полуденного отдыха, когда рыжебородый пришелец бежал вместе с Охотниками к Раганге на перехват стаи саблезубых тигров, великое событие совершилось в городе Синих холмов, в пещере Великой Памяти. Старый хранитель ждал, сжимая руки от сладостного трепета: только что рабочие кроты Нараны обрушили земляную перегородку, открыв вход в новую пещеру, для дочернего Уха Памяти. Белые муравьи с шумом ливня текли в пещеру и покрывали своими выделениями ее своды и ложе Памяти, а на крайнем Ухе дрожал и надувался прекраснейший розовый пузырь дочернего. Хранитель укоризненно оглядел подземелье — сотни людей увлечены обыденными делами. Даже младшие Хранители работали, отбирая отросших за ночь нардиков. Слепые крысы тащили корзинки на поверхность, по наклонным штольням. В густой белой сетке грибницы, выстилающей заднюю полосу ложа Памяти, — одни термиты сновали, другие — сидели неподвижно, выделяя пищу Памяти, — тончайший шелест падающих оранжевых капель звучал как музыка для старого Хранителя.