Геннадий Прашкевич - «Если», 2003 № 08 Страница 19

«Я мало убил. А ты?»

«Я много, — похвастался Нынто. — Я всегда много убиваю. Мои дети, как руки мои. У меня много сильных детей. Главный Етын. Детей много, значит, рук много. Етын тебя привел ко мне. Вот я создал хорошего насильника, грабителя чужих стад, сильного воина создал! Я — хороший человек. Я много зверей и птиц убиваю. Ты когда охотился, сколько птицы убил?»

«Ну, я мало убил. А ты?»

«Я много, — опять похвастался Нынто. — Мои дети, как руки мои. А рыбы много поймал?»

«Ну, я мало».

«Однако, поймал? Когда убитых возвращать будем?»

Принесли угощение, и старый Нынто стал считать на пальцах.

Получалось — много убил птиц и рыб. Зверей убил много. Слава сильного охотника распространилась широко. О нем в остальном мире часто спрашивают. Решил: вернусь в пещеру, всех нарисую. Олешков, рыбу жирную нарисую. Жирных птиц. Потом поглажу Большое копье. Оно такое, что не пойдешь с ним против птиц, это, как дубиной на комаров махать. Нарисую на каменной стене птиц, рыб, олешков. Злые духи увидят, обрадуются, что я ничего не отнял у них. А даже что взял, то возвращаю. Жалко, не находится в тундре большой след. Среди круглых тундряных кочек не видно большого следа. Кого ни спрашиваешь — никто не видел холгута. Только кучи белых костей. Наверное, холгуты под землю ушли. Им влага нужна, тишина нужна, они устали. Боятся, как этот гость. Раньше белый мамонт Шэли весело смеялся над оборванцами трибы, делал хоботом как бы дружеское приветствие, а теперь всего боится. А Люди льда, породнившись с Детьми мертвецов, без особенного чувства смотрят на Большое копье.

«Часто ли спрашивают обо мне в остальном мире?»

Гость понял.

Сказал горестно: «Часто. Но все было, Нынто. Людям льда больше некого побеждать».

Конечно, гость, как все тундровые люди, слышал про Большое копье — совершенное оружие, спрятанное в глубине старинной пещеры. Потому белый мамонт Шэли и ушел под землю. Бродит в густой темноте, прокладывает путь с помощью огромных рогов, занят очисткой подземных ручьев. Земля трясется, обваливаются берега рек, послушно, как черные молнии, трещины бегут по толстому льду. Совсем стал подземный зверь. Навсегда ушли от Людей льда богатые горы жира и мяса. Целые горы вкусного жира и мяса ушли, нет нигде. Только острые ледяные клинья рвут землю.

Правда, всходят по весне побеги.

Так сильно боятся подземного зверя, что стремительно выбиваются из-под земли к свету. Осталось Большое копье не залитым кровью, покрывается в пещере прозрачным камнем. А под Большим копьем спит плоская древняя черепаха с отпечатком человеческой ладони на спине.

«Часто ли спрашивают обо мне в остальном мире?»

«Часто, — кивнул гость старому Нынто. — Но теперь все уже не так, как прежде. Прежде думали ровно, бегали от психа шерстистого носорога, от холгута с рукой на носу, кололи многих олешков, убивали глупых певцов, если пели недостаточно весело. Теперь Тынкаго, певец с бельмом на глазу, поет не про Большое копье. Он теперь поет про крапивные сети. Булькает потихоньку, как каша на огне. Таланта мало, чтобы о нем говорить. Но поет про Большую сеть, которой взмахнув, можно покрыть самую большую поляну. Тогда грызунов не будет.

«…взмах Большой сети, и стая птиц в руках…

…взмах Большой сети, и все грызуны в руках, много рыбы, скользкой, блестящей, глядящей на Людей льда дымными стеклянными глазами…

…с Большим копьем не выйдешь на маленького олешка, оно тяжелое, грызун его не боится, такой рыбы нетг такого зверя нет, чтобы бить каждого отдельно Большим копьем…

…Большой сетью взмахнешь, все грызуны запутаются…

…будем сосать нежные стебли…»

Старый Нынто вздохнул: «Часто ли спрашивают обо мне в остальном мире?»

Гость взял в горсть толченого вкусного зерна, с уважением глянул на старого: «Ну, часто вспоминают. Говорят, умный Нынто. Нежное зерно разбрасывает по полянам. Идут с заката голубые льды. За ними ослепительные отсветы. Наверное, сумеречные ламуты костры жгут, не пускают в тундру последнего холгута. Совершенное оружие забыто в пещере. Как ответишь?»

Мирно угощались.

Время шло.

Гусь над тундрой летел.

Увидел: человек у озера сидит.

Сел рядом на берегу, долго на человека смотрел, ничего в нем не понял, полетел дальше.

МНЕ ПОВЕЗЛО: Я ЗНАЮ ОЗАРЕНЬЕ…»

«Мой совет тебе: живи с широко раскрытыми глазами и ушами, обдумывай жизнь, присматривайся к людям (к людям, а не к проблемам — это относится и к научной фантастике), в центре задуманного произведения поставь человека: ученого, борца, открывателя, новатора. И пиши каждый день — для тренировки». Так писал в конце 1957 года школьнику Гене Прашкевичу известный писатель Леонид Платов. Сибирский школьник хорошо запомнил этот урок. Сегодня Геннадий Прашкевич — один из самых многоплановых представителей фантастического цеха России. Фантаст, автор исторической и детективной прозы, поэт, публицист, популяризатор науки, критик.

Запомнят меня веселым,любившим хорошие вещи,искавшим,несуетливым,знающим, что к чему.

Геннадий Мартович Прашкевич родился 16 мая 1941 года в селе Пировском Енисейского района Красноярского края. Школьные годы прошли на маленькой станции с чудным названием Тайга. Там же, в газете «Тайгинский рабочий», в 1956–1957 годах появились и первые публикации — стихотворения, научно-фантастический рассказ «Остров Туманов», очерк «В поисках динозавров». Эти направления — поэзия, фантастика, история и палеонтология — определили дальнейшее творчество Г. М. Прашкевича.

Унылая серость будней в провинциальном станционном городке не давала развернуться фантазии будущего писателя. И тогда юный Гена Прашкевич стал писать письма людям, чьи жизнь и творчество увлекли его. И ему отвечали — известные писатели и ученые: И. А. Ефремов, Н. Н. Плавильщиков, Г. И. Гуревич, Е. П. Брандис…

И о динозаврах школьник со станции Тайга писал уже не по книжным премудростям. Практически это был отчет о работе в экспедиции: «Я уже к тому времени, благодаря опеке И. А. Ефремова, раскапывал пситтакозавров на Кие и побывал в большой палеонтологической экспедиции под Пермью, на озере Очер (где раскапывали дейноцефалов). Там у костра Елена Дометьевна Конжукова (первая жена Ефремова) часто пересказывала фантастические романы, которые тогда еще не были переведены на русский (Чэд Оливер, Хайнлайн, Гамильтон и прочие). У костра же вслух читали Конрада («Зеркало морей»), Норберта Винера («Кибернетика и общество»), Грина, только-только начавшего переиздаваться… Это была школа… И разумеется, все это подогревало мою страсть к фантастике. Тем более что читателем всех моих первых рассказов был Николай Николаевич Плавильщиков — замечательный писатель («Недостающее звено») и ученый и еще более замечательный человек. Все мои первые рукописи густо исчерканы его замечаниями. Кое-где их больше, чем текста».