Сергей Синякин - Злая ласка звездной руки (сборник) Страница 19

— Петя, — печально и укоризненно покачал головой Крест. — Раб-то в чем виноват? Забыл, чьи интересы мы должны защищать? Вспомни, что я тебе о классовой борьбе рассказывал!

Малх, держась левой рукой за голову, прыгал вокруг Иксуса и причитал:

— Сотвори чудо, равви! Сотвори чудо!

— Пусть сотворит чудо тот, кому ты неправедно служишь, — хмуро заметил Иксус. — Беги к нему в дом, может, книжник заставит прирасти к глупой голове отрубленное ухо?

Малх понял, что чудес не будет, и, как всякий обиженный, немедленно возжелал мести:

— Хватайте его! Се царь Иудейский!

Иксуса окружили переодетые римляне. Многие на ходу доставали из-под плащей короткие испанские мечи. Симон прикинул силы и незаметно сбросил свой меч в лавровые заросли.

— Не надо только руки ломать, — сказал с достоинством Иксус. — Ведь не слуги Сауловы, не из mentowki, чтобы на невинного человека набрасываться. Скажите, куда идти, — сам отдамся в руки неправедного вашего закона!

Дюжий бритый детина в мятой хламиде — по облику видно, что римский легионер, на оккупированной территории таких сытых жителей не бывает — подозрительно спросил у Симона, уже выкинувшего меч:

— Не ты ли слуга царю Иудейскому?

Симон смалодушничал.

— Знать его не знаю. Гуляя по саду, столкнулся я с этой подозрительной компанией.

Иксус сплюнул.

— Верно я говорил — не пропоет петух, а ты уже трижды предашь меня! Эх, Петр!

— А что Петр? — нервно и по-арамейски отозвался тот. — У нас за объявление себя царем знаешь что бывает?

Крест грустно оглядел своих сподвижников. Все смущенно отворачивались, Иксусу в глаза смотреть никто не спешил. В разговоры со слугами первосвященника, а тем более с римскими легионерами товарищи проповедника вступать тоже не решались. Волк овце всегда глотку перегрызет, чего ж блеять напрасно?

Иксус понял, что помощи ему ждать неоткуда, и опустил голову.

— Ваша взяла! — хмуро сказал он. — Чего уж там-ведите!

Вокруг него сгрудились легионеры и служители. Один из них уже записывал на пергаменте проступки Креста и его сподвижников.

— Хорош базарить![17] — рявкнул один из гуляющих. Судя по голосу, он занимал чин не менее корникулярия. — В узилище выделываться будешь! Отметь, — приказал он. — При аресте оказывал сопротивление, речами своими пытался возбудить пьяную толпу и подстрекал её к бунту!

Иксуса повели.

Иуда придвинул к себе кувшин с вином.

— Вот беда, — сказал он. — И поцеловать никого нельзя без особой опаски!

А над Гефсиманским садом летали сумасшедшие нетопыри и попискивали негромко. Кто бы вслушивался в этот писк! Но найдись такой, чтобы вслушался, непременно показалось бы ему:

— На крест! На крест! На крест!

Фома Дидим оглядел всех присутствующих белым бешеным глазом:

— Продали учителя? Чего молчите, человека на крест, может быть, повели, а вы о новом Исходе думаете?

Иуда поставил на стол две корзинки.

Одна корзинка была со смоквами весьма хорошими, каковы бывают смоквы ранние, а другая корзинка — со смоквами весьма худыми, которых по негодности и есть нельзя. Сунул рукою в одну из корзинок, да ошибся.

— Вот ужас-то, — сказал он, осознав ошибку. — Благохоты, никому верить нельзя!

А над Гефсиманским садом сгущались южные сумерки, тянуло свежим ветром с моря, пахло печеной бараниной, вином, кровью, имперским злым насилием, и ещё доносился странный и непонятный для иудеев и римлян запах. Социализмом пахло, религиозным социализмом с человеческим лицом. А чего ещё можно было ожидать от первого секретаря райкома партии, хлебнувшего шипучего вина горбачевской перестройки? Смешение материализма и веры в Бога порой дает поразительный результат.

Привычные понятия меняют свой прежний смысл. Арестованного националиста объявляют интернационалистом, демократа — казнокрадом, обжору — алкоголиком, коммуниста — индивидуалистом, истинного последователя древнегреческих философов объявляют предтечами ницшеанства, гегелизма, марксизма и ленинизма. Господи, сколько терминов существует! Слава богу, ни один из них не соответствует случайно сложившемуся положению вещей, это обычный терминизм, а никак не постижение сущности.

Найдутся люди, которые упрекнут автора в несправедливости оценок. Заранее соглашаясь, тем не менее автор вправе заметить, что человек может позволить себе определенную несправедливость в суждениях и оценках действительности. Эта маленькая субъективная несправедливость несколько смягчает несправедливость действительности, что окружает самого человека.

Глава одиннадцатая,

Нет, все же поговорка о том, что художник должен жить впроголодь, не верна в корне. В этом Степан Николаевич Гладышев убедился в первые же дни своего пребывания в школе Филарета Афинского.

Скульптором Филарет был посредственным. Все личности, которых он ваял, были удивительно похожи друг на друга, а ещё больше походили на самого Филарета. Это сейчас, мы древних греков и римлян представляем себе атлетами навроде Геракла. Филарет бицепсами похвастаться не мог, да и красотою не особо блистал. Был он низкого роста, совершенно сед, небольшое морщинистое лицо его постоянно имело кислое выражение, словно завтракать каждое утро Филарет начинал с недозрелого зеленого лимона, а потом весь день после этого лимона не мог прийти в себя.

Но у Филарета были связи, и это решало все. Все в мире неизменно. Если внимательнее вглядываться в прошлое, можно сразу отметить, что во все времена в почете и на вершине славы находились бездарности и серые в творческом отношении люди, в то время как истинные таланты жили впроголодь и получали признание только посмертно.

Древняя Греция и не менее древний Рим приятными исключениями из общего правила не были. Такой бесталанный ваятель, как Филарет, находился на вершине славы, имел на обед все, что желал, хотя и не мог этим достаточно насладиться по причине застарелой язвы, а талантливый до гениальности Степан Гладышев, взявший себе творческий псевдоним Агафон Критский, вынужден был перебиваться на Дармовых апельсинах и финиках, а обедал он обычно лепешками, которые разламывал на куски и макал в дешевое оливковое масло. Попробуйте сами — и вы поймете, что в таких условиях трудно изваять что-то безусловно и бесспорно талантливое. Трудно проявить себя, если внешние причины этому препятствуют.