Владимир Марченко - Нежный враг Страница 19

Она пригласила его к себе. Он купил торт и шампанское. Она несла пакет с картошкой и солёную селёдку. В однокомнатной квартире было так уютно и спокойно, что Герман едва раздевшись, накинулся на пакет мелкой картошки. Уж картошку он умел пожарить так, как ни одна женщина не может. Каждый ломтик был зарумянен и посыпан зеленью. Оля выскочила из ванны в фиолетовом лохматом халате.

— Только ты не смейся, — притворно скривила губки женщина. — Дай слово, что не будешь смеяться. …Как следует, поклянись.

— Клянусь не смеяться, не болтать, не ёрничать. — Проговорил Васинькин и выключил газ. — Жареную картошку нельзя оставлять на утро. Они ели огурцы с картошкой и запивали шампанским. Торт оставили на более позднее время. Ольга добыла из-под кровати начатую бутылку импортной водки, но Герман отказался. Она хотел варить пельмени, на пачке, которой была зелёная надпись: «Холостяцкие».

— Успеешь. Завтра сваришь.

— Завтра может не быть. — Причёсывалась женщина, вздыхая.

Утром она встала рано и сварила всё, что хотела. Герман не смеялся, как другие мужчины. Он даже радовался, как ребёнок, гладя её мягкие перья на спине. Она не могла устоять перед его настойчивыми просьбами и сделала три круга вокруг люстры. От восторга Герман всплакнул.

— Ты о чём? — удивилась она. Герман гладил серые перья и вытирал глаза:

— Подушкой пахнут, — шептал счастливо.

На работу они не пошли. Кто ходит на работу первого января? А тем более у них начался медовый месяц.

Это случилось в середине апреля. Герман всё больше стал задерживаться на своей работе. В тот вечер пришёл поздно. Оли нигде не было. Лохматый халат висел в ванной. Олины ключи лежали на подзеркальнике. Дверь на балкон была раскрыта. В ящике от телевизора Герман увидел клочки бумаги, сено и скорлупу от двух больших яиц. Васинькин слазил на чердак, спустился в подвал. Безрезультатно. И он снова начал жить своей размеренной жизнью. Иногда звонили бывшие жёны и льстиво благодарили за подарки.

Как-то ночью Герман проснулся от детского смеха. Он подумал, что ему приснилось, но, когда вошёл в кухню, увидел за столом двух девочек. Оленька учила их пить из стаканов, не запрокидывая головок.

Центр времени

— Вы умеете разговаривать?

— Нет. Это вы меня понимаете. Я ж цветок. Мне очень много лет. Вы позаботились о моём состоянии. Нынче мало кто думает о других.

Николай Николаевич Ивлев рассматривал торчащую из керамического горшка веточку с тремя листьями и радовался общению. Как мало нужно отдельным особям, чтобы быть счастливым. Люди разучились радоваться пустякам. Им подавай громадные объекты, невероятные события для этого состояния. Просто, у людей всё было. Они потеряли цель, перестали к чему-то стремиться. К чему стремиться, если наука и техника угадывают малейшее твоё желание, и тотчас исполняют. А Ивлев был из другого времени. Он одинок и стар. Стар по возрасту, но оболочка его была вполне нормальной, без патологий. Что-то произошло в организме, и он перестал разрушаться — дряхлеть. Специалисты не смогли понять, отчего, как это происходит. Первые сотни лет ему было очень интересно наблюдать за развитием общества, за открытиями, за развитием прогресса. Последние десятки лет он стал тяготиться знаниями и бесцельностью жизни, которая, по его мнению, стала однообразной и пресной. Он был другим. По привычке ходил на службу в архив растений. А если сказать точно, то это бы и не архив и не банк данных, не дендрарий, а склад ненужного растительного мира, привезённого, восстановленного, полученного путём скрещивания, но всеравно устаревшего, ненужного. В архиве Николай Николаевич чувствовал себя относительно хорошо. Он считал себя тоже устаревшим объектом. Ухаживал за растениями, проверял параметры, устанавливаемые автоматами, но те никогда не сбивались, выдавая нужную температуру, влажность, имитировали необходимый световой режим. Давно уже не пользовались так называемым электричеством, которое брали из атмосферы, из почвы. Новая энергия оказалась намного доступней и безопасней. Только в музеях показывали автомобили, работавшие на жидкостях, именуемых топливом, на солнечных электрических батареях. Люди не понимали того, что бытовые приборы нужно было подсоединять к проложенным в квартирах проводах, которые создавали поля вредно сказывающиеся на здоровье.

Однажды, наводя порядок на стеллажах, обнаружил Ивлев в дальнем углу горшок с веткой. Она не ломалась, а значит, была жива. Он принёс растение в кабинет, начал поливать, разговаривая с подопечным. Коллеги подсмеивались над чудаком, помогали ему, пытаясь определить возраст и происхождение находки.

Когда-то Николай Николаевич работал агрономом, выводил новые сорта пшениц, которые могли бы давать высокие урожаи в суровых климатических условиях. Генетика преобразовала мир. Продукты питания стали синтезировать для каждого человека индивидуально, учитывая возраст и душевное здоровье. Нужда в источниках питания отпала. Белки и углеводы выпускали заводы питания. Пища стала безопасной и сбалансированной. Изменился растительный мир, изменился климат. Отправились в дальние путешествия дети и внуки. Он получал от них сообщения, поздравления. Он общался с ними, но обнять или пожать протянутые руки не мог. Мог бы уйти от предупредительного комфорта, от незнакомых людей, но остался наблюдать жизнь, которая стала чужой и странной. Люди могли всё. Им не нужно было трудиться, напрягая физические и умственные силы, чтобы получить желаемый результат. Они могли не чувствовать холода, переносили любую стужу и жару. Люди разучились страдать, а значит радости у них стало меньше. Ушло время завистников и клеветников. Люди умели наслаждаться, научились постоянно ощущать себя счастливыми. Но как поймешь и осознаешь своё счастье, если не шел к нему, не трудился, не ошибался, набивая себе шишки, если не был несчастным. Как станешь веселиться, если никогда не грустил, не огорчался. Раздумывал иногда Ивлев, не понимая окружавших его людей. Он и ещё несколько таких же долгожителей иногда собирались вместе, делились своими печалями и волнениями. Они умели переживать и тревожиться за других, сопереживать чужую боль и любить.

— Как быть вечносчастливым, как жить, не волнуясь и не печалясь, — горячился Ивлев.

— Они глупы. Они словно роботы. Им неведомы страх и неуверенность, — соглашались с ним друзья. — Люди запрограммировали часы и минуты своей жизни на определённый образ мышления, посчитав, что страх и жалость, устаревшие чувства.

— У них всё просто. Доступно. Отношения настолько упрощены, словно они какие-то простейшие инфузории. Они разучились рожать себе детей. Это же великое чувство — материнство! — грустно говорила Ольга Ивановна Тарасова. Люди становятся роботами, а роботы превращаются в людей.