Андрей Кокоулин - Фотография на память Страница 19

Мысль прервалась.

Что-то стукнуло за дверью, будто легонько переступили на каблуках. Смех, тихий, рассыпчатый. Показалось? Или на самом деле?

Пахнуло землей и сыростью.

Вадим стиснул зубы. Я не верю в тебя мертвую, Алька.

Замок запиликал под пальцем. Он толкнул дверь плечом, и она распахнулась в ночь, раздерганную пятнами света.

Скамейка. Урна. Бумажный стаканчик. Никого.

Лишь с темной детской площадки доносятся голоса. Вон и смех тот самый. Оттуда. Сам себя пугаешь, дурак.

Вадим поежился, нахохлился и потопал домой.

Город спал. Вадим ему, видимо, снился в дреме, и он провожал его фонарным светом, про себя, наверное, удивляясь молодому человеку, что вслепую, пошатываясь, плетется домой по лужам, потому что тоже почти спит.

Впрочем, чему здесь удивляться?

Сон на то и сон. Город кажется живым существом. Асфальт под ногами — бесконечным. Ветки деревьев — вздорными охранниками.

Нельзя! — говорят они. И р-раз! — по шее. Нельзя! И второй — по щеке, по губам.

Вадим отмахнулся, получил в третий раз и только тогда разлепил глаза. Непонятно где, непонятно как. То есть, понятно как. Заснул на ходу.

Он выбрался из сплетения ветвей, гадая, куда его занесло.

Рядом глыбились дома, молодой скверик обступал облетевшими кривыми осинками, пахло несвежими продуктами, и, пройдя влево, Вадим обнаружил сетчатую загородку, а за ней — мусорный контейнер. В другой стороне нашлась тропка и вывела его к проходу между домами.

Оказалось, он почти дошел.

Во сне, на автомате, как какой-то лунатик. И, слава Богу, никого не встретилось ни во дворах, ни на улице, Алька хранила.

Еле-еле Вадим поднялся на свой этаж, сквозь мутную пелену кое-как доелозил ключом в замке до возможности распахнуть дверь и, не раздеваясь, не снимая обуви, прошел в комнату и рухнул на кровать.

Хорошо, все фото разобрал, подумалось ему.

Затем была тьма, долгое ничто, которое вобрало его в себя и качало, качало, пока реальность не завибрировала нудным телефонным зуммером.

— Аллё.

Вадим кое-как нащупал трубку, приложил к уху.

Синевато светилась комната, незашторенный край окна слепил разыгравшимся солнцем. Это сколько же сейчас?

Казалось, минуту назад лег…

— Аллё, — повторил он.

— Вадим. — На том конце попытались говорить сдержанно, но сорвались на крик. — Вадим! Пришел ответ! Деньги уже на счету, нас ждут, нам зарезервировали палату!

— Это кто?

Трубка озадаченно примолкла.

— Это Скобарский, — прошептала она наконец. — Вы меня помните, Вадим?

— А-а, да, да-да, — Вадим сел на кровати. — Дмитрий Семенович, скажите, пожалуйста, который сейчас час?

— Одиннадцать. Вы пьяны?

— Нет. Я просто только что проснулся.

Скобарский облегченно рассмеялся.

— Простите, ради бога, тогда. Мчусь, лечу за билетами, понимаете?

— Понимаю. Удачи.

— Но двадцать пятого я вас жду, — успел добавить он.

Одиннадцать.

Какое-то время Вадим прислушивался к себе. Тело ныло, ныли пальцы в неснятых ботинках. Чесалась шея.

А в душе уже второй день не было апатии.

Хотелось дожить, доделать, дождаться двадцать пятого. Странное было чувство — чувство тревожного ожидания.

Чувство ожидания Альки.

Три фотоснимка. Еще три. Спасти мальчишек. Позвонить по телефону спасения. Найти человека с неудачного кадра.

Ничего невозможного.

Разве Алька послала бы фото, если б это было не в его силах?

Он слабо улыбнулся. Пусть и самообман, пусть. Только ведь не совсем самообман. Есть же дата? Есть. Важно ли все остальное?

Вадим достал фотографии.

Они уже обтрепались. Викина была согнута пополам. На Скобарском обнаружился захватанный грязным пальцем край.

И все же они были как родные — девчонка, чуть не шагнувшая с крыши в пустоту, Дмитрий Семенович, отчаявшийся найти деньги на операцию. Даже чумазые Вовка и Егорка казались то ли племянниками, то ли детьми близких друзей.

Предощущение чего-то грандиозного, невероятного, да, да, возвращения Альки выстрелило Вадимом сквозь всю квартиру к двери. Дверь оказалась не закрыта с ночи. Тут он, конечно, не хомяк, тут он беспечный свинтус.

Все равно. Все равно!

Он задержался на кухне, присосавшись к чайнику, заскочил в туалет, а затем его вынесло, выперло на лестничную площадку, вниз, во двор, на улицу.

Беги, живи, спасай!

Конечно, надо еще определить, что за "…сково" такое. Матросково. Телясково. Пинское-Усково какое-нибудь. Карта нужна, вот что.

Киоск "Роспечати" на углу зазывно пестрел обложками. Звезды кино и эстрады, рекламируя издания, улыбались прохожим.

Вадим едва не пролетел мимо.

— Извините, — постучал он в бликующее окошко, — у вас карта области есть?

— Атлас автодорог подойдет? — спросила киоскерша, подавая красно-зеленую книжицу.

— Сколько?

— Сто двадцать.

Вадим порылся в карманах и выковырял оставшиеся после вчерашних сосисок в тесте деньги. Две пятидесятки, несколько рублевых монет.

Набралось.

— Вот.

Он сунул купленный атлас за пазуху.

Так, теперь сесть где-нибудь, спокойно изучить. Или сразу на автовокзал? Есть же областные маршруты, наметить два или три.

Если Алька фотографировала, то вряд ли далеко, чтобы по времени уложиться. Вика, Скобарский, мальчишки — город, деревня, потом вернуться. Все в один день. Двух-, максимум, трехчасовое удаление где-нибудь. То есть, круг километров в сто пятьдесят.

Ноги снова вынесли Вадима на Гагарина. Желто-коричневый двор с коробкой гаража, переулок, граффити и — вот она, высотка, на крыше которой он дежурил ночью. Даже кажется уже, что этого не было. Или было не с ним. В кино.

Зайти? Вроде договаривались.

Пятьдесят седьмая — номер Викиной квартиры он запомнил лучше, чем номер собственной. Подъезд второй.

Конечно, родители ей вряд ли поверили.

Он бы и сам не поверил. В великовозрастного ухажера, скорее, поверил бы. В ночь у подружки — может быть. Но лучше уж явиться и попасть в двусмысленную (здравствуйте, я знакомый вашей дочери — да?) ситуацию, чем пообещать и подвести.

Вадим перебежал через дорогу, протиснулся у остановки между автобусом и такси и перешел на быстрый шаг.

Мелькнули кусты, палатка с овощами.

Солнце стекало с окон, слепило, играло в бабье лето, люди в искристом воздухе не шагали, а плыли над листьями и тротуарами.

Жалко, Алька не видит.

— Ура!

Вадима толкнули в плечо, подергали за рукав, схватили за пальцы. Джинсы. Кожаная куртка. Под курткой — топик и голый живот. Счастливая Викина физиономия — уже напротив. Челка исчезла, сменившись пробором и зачесанными за уши прядями, но помада осталась черной. То ли дань субкультуре, то ли ей так нравилось.