Алан Кранк - Сольск Страница 2

Он подошел к окну и забыл и про барина, и про войну. С неба сыпались звезды. Много: десятки, может быть, сотни – Макар не мог сосчитать. Они вспыхивали, потом у них вырастали хвосты, и вдруг звезды эти резко падали вниз, расчеркивая огненными линиями черный небосвод. Большинство сгорало в черном воздухе, но те, что достигали земли, громко разрывались за лесом.

Что-то мелькнуло в окне за спиной. Макар резко обернулся. Белое лицо за стеклом беззвучно раскрывало рот. Не меньше трех секунд кучер Трифон казался ему утонувшем в прошлом году мельником Петром. По селу ходили слухи, что тот стучится ночами в избы и просит пустить на ночлег.

Макар шумно выдохнул, вышел в сени, снял засов и отворил дверь.

– Выходи. Батюшка всех к церкви собирает.

За спиной кучера по дороге медленно плыли белые тени. В голове процессии шел поп с поднятой вверх рукой. Какого черта он снова лезет не в свои сани? Его дело – паски светить да бабам сопли на похоронах утирать, а не со стихией воевать. Однако Макар все же обулся и поторопился присоединиться к остальным.

– Что ж я делаю? Только для того чтобы себя в их глазах поднять, всю деревню на ноги поставил. Это ж чистое язычество – бежать Богу кланяться, когда камни с неба летят. Сам-то Бог, когда время придет, что на это скажет? «Разве не знал ты, что лицемерие – грех? Любое, будь оно даже во славу имени моего».

То, что падающие звезды не имеют никакого отношения к делам мирским в целом и к грехам в частности, отец Игнат знал с первого года учебы в семинарии. Забавно, что книги еретиков читало прежде всего духовенство. Грязная и растрепанная «О бесконечности, Вселенной и мирах» Джордано Бруно в переводе отца Никона тайно ходила по рукам учеников и учителей семинарии не одно десятилетие. «Ничего. Нам можно и нужно, – думал тогда еще семинарист Николай Бобров, запершись с книгой в кабинете отца. – С истинного пути нас такой ерундой не сшибешь. А врага надо знать в лицо».

И действительно, вреда не было никакого. Обретенные знания в области астрономии ничуть не уменьшили его веры, а даже, напротив, поражая размахом и тонкостью устройства Вселенной, укрепляли ее.

Он шел на два шага впереди остальных. Большой серебряный крест в его руке, поднятой вверх, тускло блестел в лунном свете. От холодной дорожной пыли мерзли ноги. Игнат долго впотьмах искал второй башмак, прежде чем решил идти босым.

В окнах первого этажа в барском доме горел свет. Увидев процессию, на порог выскочила Екатерина Андреевна, держа за руки дочерей – заспанную пухлую Женечку и тщедушную Вареньку, больную чахоткой.

«А вот если заболеет ребенок после ночного крестного хода? А там, глядишь, и помрет. Чем тогда ты свою выходку оправдывать будешь?» – снова спросил себя Игнат. Но отступать было поздно. Остановиться и вернуть девочку домой немыслимо. В конце концов у нее есть мать. И опять же – на все воля Господня.

Последним в дверях появился толстый рыжий коротышка Илья Тимофеевич – отставной поручик и заядлый картежник, прокутивший двенадцать лет назад огромное состояние отца. Его, казалось бы, безнадежное финансовое положение спас удачный брак. Сорок тысяч ассигнациями и два имения в приданое. Полжизни в дураках, а вторую в примаках, как поговаривали на селе.

От хозяйского дома до церкви было две минуты ходьбы.

Игнат решил не заходить внутрь. В десяти шагах от дверей он остановился и опустился на колени. Позади зашелестели одежды. Первые две строчки «Отче наш» прозвучали неуверенно и тихо. Странно, что, обращаясь к Богу по самым разным поводам, каждый раз он повторяет одни и те же слова.

Вместо того, чтобы забыть о мирском и устремить взгляд в вечность, как это часто случалось и прежде, в голове завертелись несвоевременные мысли. Все, что он говорит сейчас, обращено не к Богу, а к людям за спиной. Будет ли оправданным лицемерие во имя веры? И только ли интересы Бога собирается он отстаивать сегодня ночью? А что если Бог против? Если укрепление веры таким образом противно ему и не нужно? Кто может сказать наверняка?

– Да светится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Аминь.

Ветер наивных вопросов стихал. Сомнения стремительно теряли значение, пока наконец не по казались совершенно бессмысленными и ничтожными.

Молитва набирала силу. С каждым произнесенным словом его голос креп, становился громче, пока не заглушил все остальные звуки. Слов невозможно было разобрать, что создавало атмосферу непостижимого умом таинства. Он повторял молитву снова и снова, пока сам не оказался в ее власти. Он говорил с Богом. Взывал о помиловании несчастных грешников, стоявших за его спиной, все чаще напоминая Ему о Его милости.

Игнат не заметил, когда закончился огненный дождь, и пришел в себя только под утро, когда теплое летнее солнце выглянуло из-за горизонта. По-над землей стелился густой туман.

Он замолк и попытался встать на ноги, которые затекли и дрожали, как у дряхлого старика. Каждый вдох сопровождался скребущей болью в горле. Он хотел переложить крест в левую руку, но не сразу смог раскрыть сведенный судорогой кулак.

За его спиной сорок человек в белых ночных рубахах, шатаясь, поднимались с колен, словно пробуждались от ночного кошмара. Ближе остальных стоял управляющий поместьем отставной солдат Макар. Одной рукой он держал потухший фонарь, а другой отряхивал ночную рубаху, вымазанную на коленях.

Люди тихо шептались, но не расходились, ожидая заключительного слова. Отец Игнат постарался собраться с мыслями. Каждый звук, который сейчас слетит с его губ, будет иметь огромное значение. Именно последние слова запомнятся прихожанам.

– Преклоняя головы перед безграничной силой Господа Бога нашего, помните о его милости. Ее не увидишь, как небесный огонь, и не услышишь, как раскаты грома. Ее широту и глубину видит только сердце. Любовь и милость Его бесконечны. Взгляните на это небо и солнце. После страшной ночи Господь дарит нам прекрасную погоду на день грядущий.

Отец Игнат развел руки в стороны и поднял их к небу.

– Скоро жатва. Бог вам в помощь, – он замолчал, увидев, как вдруг изменилось лицо приказчика. Края губ ушли вверх, а глаза прищурились. Макар смотрел на него как на ребенка, сказавшего глупость.

– Это не туман, а дым, батюшка. Пшеница горит.

Услышав слова управляющего, люди вокруг зашумели, зашморгали носами, пытаясь уловить запах пожара.

– С запада дует, в аккурат всю пшеницу сожжет.

– Что стоять-то. Тушить надо…

– А как ее потушишь? С ведерка польешь?

– Господи Иисусе, да за что ж нам это наказание? Гул голосов нарастал. Теперь и сам Игнат понял, что ошибся. Высушенное солнцем до треска пшеничное поле могло вспыхнуть от брошенного наземь окурка. Что уж говорить о раскаленных докрасна камнях. Ветер раздул и разнес огонь.

– Пусть так. Но нам нечего бояться. Бог милостив… – попробовал он успокоить прихожан. Но толпа зашевелилась, зашумела еще громче, и слова отца Игната утонули в общем гомоне.

– Это конец, – подумал Илья Тимофеевич, вылезая из тарантаса.

Ноги не слушались. Там, где вчера золотилась высокая крупноколосая пшеница, теперь чернела выжженная дотла дымящаяся земля. Прежде ровное поле теперь было сплошь усеяно разновеликими воронками. Он сделал ровно восемь шагов и обнаружил на земле один из упавших с неба камней. Наверняка именно с него и начался пожар. Иначе и не могло быть.

Восемь – было роковым числом Ильи Трофимовича. Восьмерка пик однажды превратила его в нищего, восемь лет после свадьбы у него не было детей, 8 февраля четыре года назад умерла его мать.

Илья Тимофеевич взял камень в руку. Он был теплым и необыкновенно тяжелым.

Это конец. Второй и последний. Первый случился с ним двенадцать лет назад, когда он за одну ночь проиграл в «испанку» имение отца и еще пятьдесят тысяч сверху. Тогда его спас будущий тесть – Петр Федорович Сольский. Царство ему небесное. Схоронили в прошлом году под Покров. Теперь спасать Илью Тимофеевича было некому.

С урожая – а его теперь уже точно не будет – он собирался рассчитаться с банком и соседом, помещиком Ярмолиным, у которого занимал деньги до сентября.

Сначала он профукал наследство, а теперь и приданое. К зиме имение уйдет с молотка. Они съедут в город на квартиру. А дальше – позор и нищета. И если бы эта участь ждала только его одного, тогда еще ладно. Где наша не пропадала. Но Катерина Андреевна? А Женечка? А Варечка? Ей доктор на воды в Баден-Баден ехать прописал. А теперь – какие воды? Сейчас ей семь. Грядущая восьмерка зловеще выглядывала из-за горизонта. Все будет выглядеть вполне закономерно, но дело, конечно, не в Баден-Бадене и не в чахотке. Проклятая восьмерка решила добить его.

Выжженное поле поплыло перед глазами.

– До чего дым едкий, – Илья Тимофеевич скривился и потер кулаками глаза.