Сен Весто - I, ROBOT Inc. Страница 2

Вот эти разумные, трезвые и в высшей степени гуманистические принципы работали ровно до того момента, пока не стало окончательно ясно, что эту войну нам не выиграть. Никогда. Она просто была нам не по зубам, ни как биологическому виду, ни как случайному недоразумению на витке эволюции. Хуже всего, что мы не могли понять, с чем имеем дело.

Впервые заподозрили, что что-то не так, когда у операторов беспилотников-«дронов», автоматических летающих модулей, управляемых с земли, стал с устрашающим постоянством проявляться посттравматический синдром. Это у них-то, которым, как предполагалось, просто вменялось в обязанность воспринимать работу как некую разновидность видеоигр и на всё должно было бы по идее наплевать. Очень скоро обнаружилось, что им еще как было не наплевать, настолько, что после работы они начинали окапываться в огороде у себя дома, пугая соседей.

Человек, переживший посттравматический синдром, в каком-то смысле становится выше этого мира. Это не делает его лучше – это делает его другим. Я говорю так уверенно, потому что сам являюсь его результатом. Именно в силу последнего аспекта в далекой древности люди, чувствуя всё на уровне инстинктов, устраивали такого рода испытание тому, кто подавал заявку на роль избранного своего мира. Это была всего лишь лунная тропа, только игра света на поверхности темной воды при стечении особых обстоятельств и исключительных условий, но раз прошедший ее и оставшийся при этом в живых, уже никогда не сумеет вернуться по ней назад.

Ты нигде не упоминаешь, тем более, не вносишь это в докладную записку и всеми силами прячешь на сеансе обследования, если хоть отчасти ценишь свое будущее или что там от него осталось. Об этом не принято рассказывать, но когда вы общаетесь с таким человеком один на один в замкнутом помещении, скажем, пригласив его с порога зайти к себе в дом и разделить завтрак, никогда не следует забывать, что его восприятие вашего дома и всего, что вас окружает и в конечном счете вас самих способно сильно отличаться от того, что видите вы сами. В каком-то смысле, тот же невроз навязчивого состояния, только перенесенный на условия военных действий. То есть симптомы могут быть, могут не быть, на них можно не останавливаться. Собственно, многие так и делают. Я сам так делаю тоже, просто из вежливости. Но на деле все не так просто, никто же не знает, может, он больной на обе корки. Эти люди очень быстро вспоминают, что их учили убивать. В действительности, они никогда и не забывали, в том вся и проблема, что они не могут забыть, как ни стараются, а стараются они очень сильно. И когда однажды до таких людей доходит, что вот это останется с ними навсегда, до самого конца, многим становится страшно. Настолько, что они инстинктивно прячут то, что произошло, на самом дне самого глубокого колодца своей неосознанной памяти и хоронят так, что уже не могут найти. И как показывает клиническая практика, тот зачастую единственный из доступных механизмов защиты сознания нашего вида имеет свою другую черную и еще более страшную сторону. Потому что то, что похоронено там где-то на далеком дне, однажды рано или поздно попытается выбраться на поверхность сознания в изуродованном облике, а если не выберется, то сдвинет весь фундамент сознания, отравляя всё своим ядом гниения.

Две трети опрошенных контингента участников реальных боевых действий подтвердили отчетливое чувство потери и вполне осознанные эмоции, когда происходило разрушение военных роботов при проведении спецопераций и разминировании. Я помню сцену, как одного из них хоронили. Во всех вооруженных силах невозможно было найти ни одного военного робота, у которого бы не было собственного имени. И почти две трети опрошенных заявили, что военные роботы – в целом «хорошие ребята».

Конец ознакомительного фрагмента.