Евгений Лукин - Сокрушитель Страница 2

— Так я пойду? — встревоженно спросил он.

Я кивнул.

Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.

Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.

ГЛАВА 2

Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней — импортная, джинсы — в медных блямбах, на скулах — чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.

— Ты что же это передовиков обхохатываешь? — грозно сказал я. — Смотри! Еще раз услышу — премии лишу.

Люська запрокинула голову и рассмеялась.

— Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..

Выпрямить ей нос — цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить…

— И новичка от работ отвлекаешь! — добавил я сурово. — Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном…

Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.

Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную — в таком виде!

— Ой!.. — потрясенно выдохнула Люська. — Что это на нем?

— Тихо ты! — цыкнул я. — Не мешай…

Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.

Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.

— Все, — сказал я. — Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.

Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:

— Это кто ж тут у меня девушку отбивает?

Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.

— Отчего же не отбить? — говорю. — День-то какой!

Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.

— Да, — говорит. — Ничего денек. Солнечный…

Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.

— Ну ладно, Миньк! Привет!

— Привет-привет, — говорю. — До встречи, Люсенька.

Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…

Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже…

Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя — середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней — уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я — когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там еще дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж…

Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…

На скамейке сидела Наташка.

Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной.

Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача — и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.

…Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!

Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.

— Гриша!

Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.

— А ну-ка иди сюда!

Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.

— Иди-иди, не провалишься, — зловеще подбодрил я его.

Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым пластом прошлогодней листвы.

— Ну! — уже раздраженно сказал я.

Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.

— Ты куда?

Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.

— Ты что, ненормальный? Перейди по газону!

Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу — испарина, дыхание — как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.

— Ты чего?

— Так ведь запрещено же, — преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.

Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:

— Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..

И равномерно его при этом встряхиваю — для убедительности. На слове «тряпье» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.

— Как из мусорки вылез! — прошипел я.

Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.

— Приезжий, что ли?

— Приезжий…

— У тебя здесь родственники?

— У меня нет родственников…

— Подкидыш, что ли?

Гриша посмотрел на меня с опаской.

— Пожалуй… — осторожно согласился он.

И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:

— Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,

— что ему тогда будет?

— А кто ночует на вокзале?

Гриша замялся.

— Это неважно. Ну, скажем… я.

— А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?

— Н-ну… Так вышло…