Юрий Тупицын - Красные журавли (сборник) Страница 2

Гирин принял обычную позу, машинально выровнял самолёт. Окружающий мир, мир огромный, необъятный — небо, солнце, облака — и мир крохотный — тесная кабина, забитая приборами и арматурой, неуловимо изменился, словно на все сущее упал резкий и яркий боковой свет. Замедлился самый бег времени, оно начало совсем другой — мерный, звенящий и тревожный аварийный счёт. Пожарная сигнализация не сработала, но Александр не стал обольщаться ведь отказали все сигнальные устройства. Скорее всего отказала и система тушения пожара, но Гирин все-таки включил её и, нажав кнопку передатчика, доложил на КП:

— Я двести тридцать пятый! Отказали приборы. Предположительно молния. Пожар в зоне двигателя. Противопожарную включил, иду по горизонту. Как поняли? Приём.

Гирин почти выкрикнул свой позывной, сам услышал этот зажатый крик и устыдился. Эмоции — плохой помощник в аварийных ситуациях! Да и что подумают о нем Миусов и пилоты, когда услышат его на КП? И свой доклад Александр закончил размеренным, подчёркнуто спокойным тоном.

Земля молчала. С трудом выдержав паузу, Гирин начал докладывать во второй раз, но осёкся на полуслове. Вышла из строя вся система сигнализации, отказали все приборы с электропитанием, не работали и гироиндукционный и радиокомпасы. Значит, надо смотреть правде в глаза отказала и командная радиостанция. Докладов Гирина никто не слышит, никто не знает, что творится с самолётом. Он один в этом странном, противоестественном мире, собранном из тесной кабины и огромного сияющего простора. Он один! И должен рассчитывать только на самого себя. Вдруг Александра словно током ударило — как один? А Ивасик?

— Командир! — импульсивно закричал Гирин и покачал самолёт с крыла на крыло. — Командир!

Ивасик не отзывался.

Стало быть, его или контузило ударом молнии, или…

— Ивасик! — заорал Гирин, не желая додумывать до конца эту мысль, и ещё глубже покачал самолёт с крыла на крыло. Штурман так и не подавал признаков жизни. Гирин обернулся назад. Теперь уже не надо было делать и змейку, чтобы заметить за хвостом шлейф дыма, — он стал шире, чернее, гуще. Пожар с каждой секундой набирал силу. Скорее всего горел не двигатель, как Гирин решил поначалу, а топливный бак, расположенный сразу же за кабиной лётчиков. Под ударом одной из ветвей молнии бак треснул, и керосин, отсасываемый изнутри встречным потоком воздуха, загорелся. Если так, то жить самолёту в самом благоприятном случае осталось немногие десятки секунд. Надо катапультироваться! Кто осудит его, молодого лётчика, за то, что он покинул горящий, обречённый самолёт? Разве он виноват, что майор Ивасик не подаёт признаков жизни? А если штурман попросту убит ударом молнии? Да и в конце концов кто и как узнает, что произошло в воздухе на самом деле? Ведь нет ни связи, ни свидетелей: небо, солнце, облака — вот и весь мир!

Но эта мысль вспыхнула и пропала без следа, как зарница. Бросить майора Ивасика? Бросить командира?

Поступить так Александр не мог. Не мог, и все! По крайней мере, до тех пор, пока огонь не подобрался к кабине, а самолёт держится в воздухе. Гирин приготовился к катапультированию, сбросив фонарь кабины. Но терпеть решил до последнего! Он понимал, что если и на самом деле горит топливный бак, то самолёт в любую секунду может взорваться. Не найдут тогда, наверное, ни Александра Гирина, ни майора Ивасика, похоронить-то будет нечего. Все это Гирин отлично понимал. Мысль о самолёте, одним вздохом пламени превращающемся в ревущий факел, все время шевелилась в сознании и жалила очень больно, но тут уж ничего не поделаешь. Надо было рисковать, терпеть! И Александр терпел, хотя страсть как не хотелось помирать вот так — ни с того ни с сего!

— Командир! Ивасик! Чтоб тебя! — давая выход напряжению, заорал Гирин и прибавил в сердцах нечто уж вовсе непечатное, трехэтажное, но весьма впечатляющее. Как ни странно, но это помогло.

— Чего орёшь? Спокойно! — слабо, но вполне отчётливо откликнулся Ивасик.

Переговорное устройство работало!

— Командир! — обрадовался Александр. — Командир, самолёт горит!

Наверное, это радостное сообщение о пожаре в воздухе прозвучало совсем по-идиотски, но Ивасик не удивился.

— Вижу. Меня контузило. Левая рука отнялась, — голос штурмана звучал тихо, но удивительно спокойно. Это подчёркнутое спокойствие опытного пилота заново обнажило перед Гириным всю драматичность ситуации. Ивасик контужен, значит… Значит, всю ответственность должен брать на себя он, лейтенант Гирин. Как это делается в пехоте, когда командир ранен, контужен, убит, в общем, не может больше управлять боем? Слушай мою команду!

Гирин покосился назад. Дымовой шлейф приобрёл пугающие размеры. Александру почудилось даже, что он разглядел языки пламени, но может быть, это лишь почудилось. Как бы то ни было, медлить было равносильно самоубийству.

— Приготовиться к катапультированию, — с неожиданной даже для самого себя решительностью приказал Гирин.

Он немного гнусавил, явно подражая Миусову, но, конечно же, не подозревал об этом. Подчёркнутая решительность объяснялась тем, что Александр опасался спора и возражений со стороны Ивасика — по формальному статусу командира тому полагалось покидать самолёт последним. Но спора не произошло.

— Сам-то готов? — как-то не по обстановке, по-домашнему просто осведомился Ивасик.

— Связи с КП не имею, фонарь сбросил, ремни затянул, к катапультированию готов! — отчеканил Гирин. — Как вы?

— Порядок.

— Тогда вперёд!

— Пошёл!

Тугой выстрел, и Александр остался по-настоящему одни.

— Я двести тридцать пятый. Командир контужен, катапультировался, произнося эти слова, Гирин дал рули на разворот влево. — Отворачиваю на безопасный курс.

Маршрут полёта проходил через южную окраину промышленного города, растянувшегося вдоль реки. Катапультируйся Гирин на исходном курсе, и горящий самолёт, врезавшись в жилые или промышленные строения, мог стать причиной большой непоправимой беды. Конечно, вероятность падения самолёта в городской черте была невелика, но в таком деле Александр не хотел и не мог рисковать. И он не колеблясь ввёл горящий самолёт в этот последний разворот, решив отвернуть по меньшей мере градусов на сорок пять. Но реализовать своё решение полностью он не успел. Развернувшись градусов на тридцать, самолёт вдруг начал опускать нос и все больше заваливаться на левое крыло. Секунду-другую Гирин инстинктивно предпринимал отчаянные попытки удержать машину, но потом понял, что это конец: либо перегорели тяги рулей, либо струями пламени сожгло и разрушило стабилизатор. Кончено!