Пол Андерсон - Танцовщица из Атлантиды Страница 2

Рейд ухмыльнулся и подумал: «Жаль, что нельзя выразить понятие „человек“ в категориях статики и динамики точными векторами и вычислить тензор, предусматривающий все кризисы брака». Ароматный дым согревал лицо.

— Добрый вечер, сэр.

Обернувшись, Рейд узнал в лунном свете Майка Стоктона, третьего механика — на борту пассажирского судна знакомятся быстро. Впрочем, этого офицера он встречал не часто.

— Привет, — сказал он. — Отличная ночь, не правда ли?

— Согласен. Не возражаете, если составлю вам компанию? Мне скоро на вахту.

«Неужели я выгляжу таким одиноким? — подумал Рейд и тут же оборвал себя: — Прекрати. Нечего хныкать. Поболтать малость — как раз то, что нужно».

— Да ради Бога. Как вы полагаете, погода устоялась?

— По прогнозу так. До самой Йокогамы, если повезет. Вы надолго в Японию?

— На пару месяцев. Вернемся самолетом.

«Детям хорошо у Джека и Барбары, — подумал Рейд. — И все же, когда мы вернемся, и Битси увидит своего папочку и побежит к нему на пухлых ножках, вытянет ручки и рассмеется…»

— Я знаю эту страну лишь настолько, чтобы позавидовать вам, — Стоктон дружелюбно взглянул на Рейда.

Перед механиком стоял поджарый мужчина шести футов роста, широкоплечий, длинноголовый, с крупным носом и упрямым подбородком, темнобровый, сероглазый, с песочного цвета волосами, одетый в пальто, накинутое поверх потертого свитера. Даже в смокинге, который ему случалось изредка надевать, и даже под неусыпным надзором Памелы Рейд умудрялся выглядеть слегка помятым.

— Это деловая поездка. Как вы помните, я архитектор. Недавно я оставил работу, чтобы заключить договор о партнерстве…

Памела никогда не любила рисковать. Но куда меньше нравились ей воспоминания об их полунищей молодости, когда Рейд отказался от помощи ее родителей. Но она все вытерпела, и теперь они в престижной категории. Даже если его нынешний порыв к независимости не удастся (а Рейд был настроен весьма решительно), он всегда сумеет найти работу.

— Японцы оказывают сильное влияние на современное домостроение, — продолжал Рейд. — Я и решил поближе к ним присмотреться… Поискать вдохновения, что ли…

— Вы из Сиэтла, мистер Рейд? Я тамошний уроженец.

— А я всего пять лет. До этого Чикаго, потом армия. А до того Висконсин и далее до старого доброго Бостона. Типичная американская история.

Рейд понимал, что все это не очень-то интересно собеседнику. Обычно он был более сдержанным в разговоре, разве что иногда позволял себе расслабиться после нескольких порций скотча или кружек пива. Сегодня же ему хочется на трезвую голову выговориться. А почему бы и нет? Отказался же он от пресвитерианского воспитания, полученного в детстве, так зачем цепляться за его предрассудки?

— О, мне случалось бывать в Сиэтле и раньше, — продолжал он, не в силах остановиться. — Я полюбил этот город. Но первую приличную работу мне предложили в Чикаго. Это бетонное чудовище. Там даже людям с нормальным зрением рекомендуют носить очки, а не то глаза выколют…

Он вспомнил людей, с которыми было хорошо, вспомнил друзей, вспомнил белые паруса яхт в заливе Паджет и белоснежную вершину Маунт-Рэйнерс, плывущую высоко в небе, и нетронутый лес всего в двух часах езды от города. Для Памелы, разумеется, Чикаго — дом родной. Точнее, Эванстон — а это большая разница. Когда он, наконец, нашел работу в Сиэтле, город показался ей глухой провинцией. И погода — вечно свинцовое небо, то дождь, то туман, то дождь, то снег, то дождь… Неужели он, с нетерпением дожидавшийся малейшего проблеска солнца, не видел, как действует на нее дождь?..

— Да, нам крупно повезло родиться в этой стране, — сказал Стоктон. — Если, конечно, не считать воистину средневекового закона о выпивке.

Рейд рассмеялся. Ни один король в средние века не осмелился бы ввести такой варварский закон! Настроение слегка поднялось. Стоктон сказал:

— Я, пожалуй, отправлюсь в машинное. Приятно было побеседовать, — и быстро удалился.

Рейд вздохнул, облокотился о перила и затянулся. Ночное море негромко шумело. Завтра Пам будет чувствовать себя лучше. Он надеялся на это, надеялся, что Япония окажется сказочной страной, как на туристских проспектах, а потом…

Потом? Его мысли заскользили по всему земному шару. Помимо развитого пространственного воображения, необходимого всякому архитектору, Рейд был наделен исключительной памятью. Он мог бы мысленно проложить курс гораздо дальше, чем Йокогама. Но корабль дальше не пойдет. Владельцам виднее. А дальше — Юго-Восточная Азия. Невозможно представить, что там сейчас люди убивают других людей и даже имен их никогда не узнают. К черту идеологию! Когда это кончится? Или каждому году суждена своя трагедия? Рейд вспомнил другого молодого парня, погибшего на другой войне, в предыдущем поколении. Вспомнил его стихи.

Тот день любвиРодился зимним утром,Коснулся насПрекрасною рукоюИ незаметно, исподволь, украдкойВоспламенил нас — а потом сгорелТот зимний день.И нечего добавить.

Руперт Брук мог сказать это. Спасибо за него, папа. Преподаватель английского в маленьком колледже на Среднем Западе, он не мог обеспечить своих детей. Поэтому Рейду пришлось год потратить, чтобы заработать на свое образование. На зато он стал упорным, любознательным, подружился с книгами — может быть, слишком тесно, так что мало времени оставалось для Пам… Хватит об этом, решил Рейд. Пройдусь еще раз вдоль палубы. Памела, должно быть, уже спит. Пора и ему ложиться.

Он покрепче сжал трубку в зубах и разогнулся.

Его подхватили вихрь и черный грохот, и он, не успев даже вскрикнуть, исчез из нашего мира.

2

Там, где Днепр сворачивает к востоку, травянистая степь сменяется высокими утесами, и прямо сквозь них устремляется река, оглушительно ревущая на порогах и водопадах. Здесь корабли приходится разгружать и тащить бечевой, а кое-где и волоком по суше. Раньше это было самое опасное место на всем торговом пути. Поблизости прятались печенежские племена, чтобы наброситься на пеших и беззащитных корабельщиков, разграбить товары и увести в рабство тех, кому не повезет пасть в сражении. Олегу Владимировичу в молодости довелось участвовать в такой схватке. Тогда, слава Богу, русские отбросили степняков и сами захватили много крепких пленников для продажи в Константинополе.

Но с тех пор, как великий князь Ярослав — что за воин, даром что калека! — усмирил язычников, дела пошли на лад. Он нанес им у самых ворот Киева такое сокрушительное поражение, что вороны обожрались падали и не могли взлететь. И с тех пор ни один печенег не показывался в его владениях. Олег был в княжьей дружине в тот памятный день, тринадцать лет назад, и тогда-то он и понял, что такое настоящая война. Был он в ту пору семнадцатилетним юнцом с первым пухом на щеках. Потом воевал с литовцами, а позднее участвовал в том самом злополучном морском походе на столицу Византии. Но по ремеслу он купец и войны считает делом разорительным (драки в византийских тавернах не в счет, от них только кровь играет, если успеешь убраться до прихода императорских стражников). Он доволен, что греки проявили благоразумие и, отразив нападение русских, возобновили торговлю с ними.