Айзек Азимов - Второй Фонд Страница 2

Бейл Ченнис был одним из них. Таинственный Второй Фонд не страшил его. Тут Мулу нечем было его напугать — и он гордился этим. Возможно, кое-кто, кому Ченнис не нравился — такой молодой и уже столького достигший, — злобно ждал, что веселый любимец дам поплатится. Ведь он открыто острил над внешностью Мула и его уединенной жизнью. Никто не осмеливался присоединиться к нему, и лишь немногие отваживались смеяться. Но когда с ним ничего не случилось, то, соответственно, укрепилась его репутация.

В унисон своим мыслям Ченнис сымпровизировал какую-то чепуху с повторяющимся рефреном: «Второй Фонд угрожает Отечеству, Союзу Миров и всему Человечеству».

Он был во дворце.

Огромная гладкая дверь тяжело распахнулась при его приближении, и он вошел. Он ступил на широкую несущую платформу, та двинулась под ним наверх. Он быстро поднялся на бесшумном лифте. Он стоял перед небольшой простой дверью комнаты Мула в самом высоком шпиле дворца.

Дверь открылась…

Человек, которого не называли иначе как Мул, а титуловали не иначе как «Первый Гражданин», смотрел через односторонне прозрачную стену на светящийся на горизонте величественный город.

В сгущающихся сумерках появлялись звезды, и не было среди них ни одной, не преданной ему.

С мимолетной горечью он улыбнулся этой мысли. Верность личности, которую редко кому доводилось видеть.

Он, Мул, был не из тех, на кого приятно смотреть, на него невозможно было смотреть без насмешки. Каких-то шестьдесят килограммов были растянуты на метр восемьдесят роста. Костлявые стебли конечностей своими уродливыми углами подчеркивали его худобу. Мясистый клюв носа, выступавший сантиметров на восемь, почти заслонял тощее лицо.

Только глаза не вписывались в общий фарс, каким было тело Мула. В мягком взгляде — странная мягкость для величайшего завоевателя Галактики — всегда оставалась хоть капля печали.

Одна лишь беззаботность царила в этой столице роскошной планеты. Мул мог бы перенести столицу в Фонд, самый сильный из уже завоеванных им вражеских миров, но это было слишком далеко, на самом краю Галактики. Калган, расположенный ближе к центру и по давней традиции служивший обиталищем аристократии, подходил ему больше с точки зрения стратегии.

Но в традиционном веселье столицы, усиленном неслыханным процветанием, он не нашел покоя.

Его боялись, ему повиновались, возможно, даже уважали — на расстоянии. Но кто удержался бы от гадливости, увидев его? Только те, кто был обращен. А что стоила эта их искусственная преданность? Это было совсем не то. Он мог присваивать титулы, навязывать ритуалы и выдумывать новшества, но даже это ничего бы не изменило. Лучше — или по крайней мере, не хуже, — быть просто Первым Гражданином — и не показываться.

Неожиданная волна ярости захлестнула его, сильная и жестокая. Ни одна частица Галактики не смеет отвергнуть его. Целых пять лет он был похоронен здесь, на Калгане, и хранил молчание из-за постоянной, смутной, исходящей из космоса угрозы невидимого, неслышимого, неведомого Второго Фонда. Ему тридцать два. Еще не старый, он чувствовал себя стариком. Несмотря на психическую власть мутанта, он был слаб телесно.

Каждая звезда! Каждая звезда, которую видит, и каждая, недосягаемая взору, — все они должны принадлежать ему.

Отомстить всем. Человечеству, частью которого он не стал. Галактике, которую он не смог объять.

В глубине мозга замерцал холодный предупредительный огонек. Мул следил за передвижениями человека, входившего во дворец. В одиноких сумерках чувствительность мутанта усиливалась и обострялась — и одновременно он почувствовал, как волокна его мозга омывает волна эмоционального удовлетворения.

Он без труда узнал его. Это был Притчер.

Капитан Притчер — во времена Фонда. Капитан Притчер, которого отвергли и оставили без внимания бюрократы того распадающегося правительства. Капитан Притчер, которого он освободил от мелочной и грязной работы мелким шпионом. Капитан Притчер, которого он сделал сначала полковником, а потом и генералом, чью сферу деятельности он расширил до размеров Галактики.

Теперешний Генерал Притчер совершенно предан ему, хотя когда-то был несгибаемым бунтовщиком. И даже несмотря на все, что получил, он был предан не из-за приобретенных благ, не из благодарности, не из учтивости, а только благодаря искусству Обращения.

Мул осознавал, что сильный неизменный поверхностный слой преданности и любви, который окрашивал каждый водоворот и завиток эмоциональности Хана Притчера, — это слой, который он сам имплантировал ему пять лет назад. Глубоко под ним находились следы настоящей неподатливой индивидуальности — нетерпимость к любой власти, идеализм. Но даже он сам, Мул, уже едва мог их обнаружить.

Дверь за спиной Мула открылась, и он повернулся. Прозрачность стены затемнилась, и пурпурный вечерний свет сменился беловатым, сверкающим свечением.

Хан Притчер сел на указанное место. Ни поклонов, ни коленопреклонения, ни других знаков почтения во время личных аудиенций Мул не допускал. Мул был просто Первым Гражданином. К нему обращались «сэр». В его присутствии можно было сидеть и, если уж так получалось, даже повернуться к нему спиной. Для Хана Притчера это было доказательством несомненной и твердой власти этого человека. И он был вполне счастлив.

Мул произнес:

— Я вчера получил твой последний отчет. Не скрою, что нашел его где-то даже угнетающим, Притчер.

Брови Генерала сомкнулись.

— Да, я это предполагал. Но не знаю, какие еще выводы можно сделать. Никакого Второго Фонда просто нет, сэр.

Мул подумал, затем покачал головой — об этом уже приходилось говорить.

— Есть свидетельство Эблинга Миса. От свидетельства Эблинга Миса никуда не денешься.

Это была старая песня. Притчер заявил без обиняков:

— Может, Мис и был величайшим психологом Фонда, но по сравнению с Хэри Селдоном он ребенок. Изучая работы Селдона, он находился под искусственным стимулированием вашего собственного умственного контроля. Вы могли подтолкнуть его слишком далеко. Он мог ошибиться. Сэр, он не мог не ошибиться.

Мул вздохнул, его мрачное лицо на тонком черенке шеи подалось вперед.

— Если бы он прожил еще хоть минуту. Он собирался сказать мне, где находится Второй Фонд. Я говорю тебе, он знал. Мне не нужно было отступать. Мне не нужно было ждать и ждать. Столько времени потеряно. Пять лет прошло даром!

Притчер не мог осуждать своего повелителя за проявление слабости, его контролируемая психическая структура не позволяла этого. Вместо этого он чувствовал какое-то беспокойство — смутное и тревожное.