Герберт Уэллс - Остров Эпиорниса Страница 2

— Три или четыре года назад, — кажется, в девяносто первом. Зачем это вам?..

— Зачем? Затем, что я нашел их, чорт возьми, двадцать лет назад. И если бы Даусон не стал артачиться из-за этого жалованья, то мы наделали бы с ним шуму… Как будто я виноват, что течение унесло проклятую лодку.

Он помолчал.

— Я думаю, что это в том же самом месте. Нечто вроде болота в девяноста милях к северу от Антананариво[6]. Вы слышали о нем? Надо плыть в лодках вдоль морского берега. Может, вы припомните?

— Нет, не помню. Кажется, Эндруз что-то говорил о болоте.

— Наверное, это то же самое. На восточном берегу. И что-то есть в воде, что задерживает разложение. Пахнет креозотом[7], как в Тринидаде. А что, они нашли тоже и яйца? Мне попадались яйца длиной до полутора футов. Кругом было болото, и место было отрезано. Сколько я провозился с этим делом! Я нашел их случайно. Мы отправились за яйцами, я и два туземца, в челноке и нашли кости. С нами была палатка и на четыре дня провизии. Мы расположились на сухом месте. Даже теперь, как только вспомню, будто слышу тот смолистый запах. Нам удалось найти и кости и яйца. Забавная это работа. Надо шарить в болоте длинными железными шестами. При этом почти всегда яйцо разбивается. Я бы хотел знать, когда именно жили эти эпиорнисы. Миссионеры говорят, будто в туземных сказаниях рассказывается о живых эпиорнисах, но мне никогда самому не приходилось это слышать.[8] Но те яйца, которые мы нашли, были совсем свежие, как будто только что снесенные. Свежие! И представьте себе, когда мы несли их к лодке, один из проклятых негров уронил яйцо на камень, и оно разбилось. Задал же я ему! Яйцо было свежее-пресвежее, даже не пахло нисколько, хотя пролежало в болоте, пожалуй, лет четыреста. Негр сказал, что его сколопендра укусила. Но я лучше буду продолжать рассказ. Целый день мы копались в болоте и вытащили эти яйца совсем целыми, выпачкавшись, как черти, в грязи. Немудрено, что я был зол. Насколько я знаю, это был единственный случай, когда удалось достать яйца целыми. Я видел потом яйца в Естественном музее в Лондоне. Нее были разбитые и склеенные, как мозаика, и местами кусочков не хватало. Мои были совсем целые, и я собирался выдуть яйца и сохранить одну скорлупу. Как же было не разозлиться, когда этот разиня погубил три часа нашего труда из-за какой-то сколопендры! Я-таки задал ему за это.

Человек со шрамом достал глиняную трубку. Я пододвинул к нему мой кисет. Он закурил почти машинально.

— А другие яйца? Вы привезли их? Я что-то не могу вспомнить…

— Тут-то и начинается история. Три яйца остались. Совсем свежие яйца. Мы уложили их в лодку. Потом я ушел в палатку варить кофе, а негры мои остались на берегу. Один возился со своим укусом, а другой помогал ему. Мне и в голову не пришло, что эти мерзавцы пойдут на такую затею. Но, я думаю, эта сколопендра да еще взбучка, которую я ему задал, взбесили того, — он и всегда был непокорным, — а другой пристал за компанию.

Помню, я сидел и курил трубку. И вода в котелке закипала на спиртовой лампе, которую я обычно брал в такие экспедиции. Я засмотрелся на отсвет заката на болоте. Это было очень красиво, кроваво-красные и черные полосы. По ту сторону болота место было повыше, холмы выступали в сером тумане, и за ними — небо, багровое, как жерло печи. А за моей спиной, в пятидесяти шагах, эти проклятые язычники, которым плевать было на вечерний покой, собирались угнать лодку и покинуть меня одного в палатке с маленьким бочонком воды и запасом пищи всего на три дня. Я услыхал крики сзади и смотрю — они в челноке (это была, собственно, не лодка) уже отплыли ярдов на двадцать от берега. Я сразу понял, в чем дело. Мое ружье лежало в палатке, и вдобавок пуль не было, только мелкая дробь. Они, конечно, это знали. В кармане у меня был револьвер. Я выхватил его и побежал к берегу.

«Назад!» — крикнул я и поднял револьвер. Они что-то залопотали по-своему, и один ухмыльнулся — тот, что разбил яйцо. Я прицелился в другого, неукушенного (он греб), и дал промах. Оба засмеялись. Но я не считал себя побитым. Думаю: «Только похладнокровней!» И выстрелил еще раз. Пуля пролетела так близко, что он даже подскочил. Ему стало не до смеха. В третий раз я попал ему в голову, и он полетел через борт вместе с веслом. Для револьвера это был очень удачный выстрел. Пожалуй, ярдов на пятьдесят. Негр сразу пошел ко дну. Не знаю, убил я его, или он утонул подстреленный. Я стал кричать другому, чтоб он вернулся, но тот, вместо ответа, повалился ничком и ничего не отвечал. Я выпустил в него остальные пули, но без толку.

Могу сказать, положение было глупое. Я остался один на этом гнилом плоском берегу. За мною было болото, а предо мною море. После заката стало холодно, а этот чортов челнок все уплывал в открытое море. Я вам скажу, и ругал же я и этого Даусона, и все торговые фирмы, и все музеи, как только мог. И негра того я звал и кричал, пока не охрип совсем.

Одно только и осталось — плыть вдогонку, а если встретятся акулы, тем хуже. Я раскрыл свой складной нож, взял его в зубы, скинул одежду и поплыл. Как только я очутился в воде, тотчас же челнок потерялся. Но я плыл все в одном направлении и держал ему наперерез. Я надеялся, что моему негру теперь не до руля и челнок поплывет сам собою все в ту же сторону. И вот челнок опять показался на самом горизонте на юго-западе. Закат погас, и ночь быстро приближалась. Показались звезды. Я плыл, как чемпион по плаванью, хотя руки и ноги у меня ныли от усталости.

В конце концов я догнал челнок. Как только стало темнеть, в воде показались такие светящиеся искры, — знаете, фосфоресценция. У меня даже голова стала кружиться. И подчас трудно было разобрать, где звезды, а где водяные искры, и как именно я плыву — вверх головой или вверх ногами. Челнок был черен, как смертный грех, а струйки воды перед его носом сверкали жидким огнем. Я сперва опасался лезть через борт. Думаю, лучше подождать: что негр предпримет со своей стороны? Но он лежал на самом носу, по-прежнему ничком, и корма поднялась вверх из воды. И челнок плыл вперед и делал медленные обороты, знаете, вроде вальса. Я схватился за корму и потянул ее книзу, но негр не шевелился. Тогда я полез через борт, с ножом в руке, готовый к защите. Затем я сел на корме и стал ждать, что будет дальше. Челнок плыл по светящемуся морю, звезды сверкали над нами, было тихо.

Я окликнул негра по имени.

Один раз я окликнул негра по имени, но он не отозвался. Я так устал, что не хотел рисковать и приближаться к нему. И так мы оба оставались на своих местах. Я, кажется, вздремнул раза два. Только когда рассвело, я увидел, что он мертв и весь побагровел и распух. Три яйца вместе с костями эпиорниса лежали на середине челнока, а бочонок с водою, и сухари, и кофе, завернутые в номер капской[9] газеты «Аргус», лежали у его ног. Рядом с ним стояла жестянка метилового спирта. Весла не было, и грести было нечем, — разве только крышкой от жестянки. Поневоле пришлось отдаться на волю течения и плыть вперед, пока не попадется судно. Я обследовал негра, вынес обвинительный вердикт[10] змее или сколопендре и выбросил труп за борт.