Александр Казанцев - Сильнее времени (Книга 1) Страница 2

Шилова заинтересовала идея Ратова. - Мысль пока сырая, - скромно начал Арсений, рисуя на матовом стекле кафедры схему. Увеличенный рисунок сразу же появлялся на экране сзади него. - Самый большой земной телескоп - в кратере вулкана Аресибо на Коста-Рике. Диаметр - триста метров. Расходящимся пучком принимаемых лучей он захватывает часть неба. А если замахнуться на большее? Игнатий Семенович против космонавтов. А если им поработать на нас? Шилов будто с усилием кивнул седой головой. Арсений Ратов кратко рассказал о своей идее создания в околоземном космическом пространстве глобальной радиоантенны в виде обращенной к звездам чаши, сплетенной из металлических нитей. Невесомая, распростершись над целым полушарием, радиоантенна будет делать вместе с Землей один оборот за сутки, поскольку расположат ее таким образом, что она всегда будет находиться над одним и тем же местом земного шара. Вращаясь вместе с ним, она станет "осматривать" все небо. В фокусе параболического зеркала антенны поместят кабину, куда сойдутся отраженные радиосигналы Вселенной. - Астролюбия, - важно заметил Костя Званцев, тряхнув иссиня-черными волосами, вьющимися из кольца в кольцо. Он любил выражаться, как говорили про него, "клинописным языком" и часто ввертывал подобные, придуманные им словечки. Арсения засыпали вопросами. И он объяснял, опять рисуя на матовом стекле кафедры одну за другой схемы, которые тут же, увеличенные, возникали на экране. Металлические нити антенны будут натянуты ракетами - они полетят по спиралям, обегая контур чаши, за ними останется тончайший след в виде струйки расплавленного серебра. Эти металлические нити, невесомо застыв над целым полушарием планеты, составят все вместе исполинское зеркало антенны. Глобальная по размерам, она окажется в десятки миллиардов раз чувствительнее стометрового радиотелескопа... Шилов удовлетворенно кивал головой, опровергая легенду о своих шейных позвонках, - все-таки эта грандиозная идея исходила из руководимой им радиообсерватории, и он был доволен. - Если разумяне шлют сигналы, то, наверняка, взрывоподобными всплесками, импульсами, - продолжал Арсений Ратов. - Сжимают информацию в миллион, скажем, раз. Накапливают энергию на всплеск долгое время. И не нужно тогда мощности целых галактик. Глобальная антенна примет сигналы даже обычных для Земли передатчиков. Замысел Арсения Ратова был грандиозен. Шилов всем своим авторитетом поддержал его. Когда Арсений шел после семинара к себе в лабораторию, его догнал кибернетик Ваня Болев, грешивший стихами. Худенький, чуть женственный, с вьющимися и отпущенными сзади волосами (Костя дразнил его принцем), он остановил Арсения: - Глобальная антенна! Это не только грандиозно, это поэтично! Услышать мир, - и он перешел на стихи,

где ясные сады, где обаянье дремлет, где тигр ползет у ног, где, вспыхнув на конце чешуйчатого стебля, родится злой цветок. Где на песок аллей, прохладный и сыпучий, в вечерний свежий час в лазурной чешуе...

- Мясистый и колючий дракон ползет, клубясь, - с улыбкой закончил Арсений. - Как это ты додумался? - Ты бы так писал, как Блок. - Нет, я об радиоантенне над земным шаром. - Думал не о чешуйчатом стебле и не о злом цветке. - Так о чем же? - Скажу когда-нибудь, - вспоминая о своем отце, пообещал Арсений.

Так появилась идея глобальной радиоантенны близ земного шара, определившая судьбы Арсения Ратова и многих других...

Глава вторая. ГОЛОС ЗВЕЗД

Профессор Шилов снова привез на космодром свою молоденькую знакомую Вилену Ланскую, стремясь поразить ее размахом личной деятельности. Стало традицией, что руководитель радиообсерватории встречает "своих учеников", как говорил он Вилене, возвращавшихся с дежурства на глобальной антенне. Вилена по какой-то причине, которую Шилов вначале понимал превратно, охотно приезжала с ним на космодром... всякий раз, когда на Землю возвращалась смена Ратова, с которым она познакомилась однажды при Шилове же в гимнастическом зале. Она аккомпанировала тогда на рояле своей сестренке Авеноль во время художественной гимнастики, а Ратов поднимал в соседнем зале тяжести. Он взял на грудь тяжеленную штангу, которую собирался поднять "в толчке", но, услышав музыку, "выжал", "показав рекордный вес". Считая, что музыка помогла ему, он побежал в соседний зал познакомиться с пианистом, уговорить его помогать развитию тяжелой атлетики. Музыкантом оказалась Вилена. Была она статной, ходила всегда, как балерина, "по струнке", расправив плечи, чтобы лопатки чувствовали одна другую, вскинув острый подбородок. У нее был выпуклый лоб и смущающе-пристальный взгляд спокойных зеленоватых глаз, лишивший в первый миг Арсения Ратова дара слова. Профессор Шилов был знаком с Ланскими семьями. За их старшей дочерью он ухаживал долго, расчетливо заинтересовывая Вилену своей деятельностью, а через это и собой. На правах старого знакомого профессор зашел тогда в зал за сестрами, чтобы проводить их домой. Он был недоволен, что вместе с ним провожать девушек увязался и этот тяжеловес Ратов. Арсений отстал с Виленой, и они шли, взявшись за руки! Профессора покоробило столь "скоростное сближение", и ему хотелось сделать своему ученику замечание, но он сдержался. Шилов часто видел Вилену еще девочкой. Став девушкой, она все больше нравилась ему, и, когда полтора года назад скончалась его жена, он решил, что мог бы жениться на подросшей Вилене. Ему нравилось в ней все: и яркая внешность, которая выгодно оттеняла бы и его самого в любом обществе, и то, что Вилена, получив обычное широкое образование, не мучилась, как большинство сверстниц, выбором направления специализации, а посвятила себя роялю. Шилов знал, какого упорства и неустанных многочасовых упражнений требовал этот старинный инструмент, но ценил его за сказочное воздействие на слушателей, особенно когда мастерски играют гениальные произведения старинных композиторов. Однако не один Шилов любил слушать Вилену за роялем. Ее музыка оказалась нужной не только тяжелой атлетике, но и тяжелоатлету Арсению Ратову. Он зачастил в дом к Ланским и, грузный и тихий, подолгу просиживал в комнате возле рояля, потом поднимался и молча уходил, боясь заглянуть в пристальные зеленоватые глаза, искавшие его взгляда. Вилена бежала за ним. У двери он смущенно останавливался, брал в свои ручищи ее тонкие руки с сильными и нежными пальцами и подолгу держал их, не произнося ни слова... Потому-то Арсений, начав летать в космос после завершения строительства глобальной радиоантенны, и был особенно рад встретить на космодроме Вилену. Вилена всегда всматривалась в лицо прилетевшего Арсения, пока он делал разминку, чтобы приучить к земной тяжести отвыкшие мышцы. Увидев Ратова в этот раз, Вилена сразу заметила, что он чем-то озабочен. Так однажды уже было. Но тогда Арсений сам отвел Вилену в сторону и взволновал ее тем, что именно ей первой рассказал об услышанном с помощью антенны голосе отца. Отец не радировал на Землю, а говорил с кем-то в космосе: "Кто вы? Отвечайте! Идите на сближение. Мой корабль неуправляем". И так на многих языках. С тех пор его уже никто не слышал. "Может быть, сейчас удалось?.." - так подумала Вилена. Но Арсении, закончив разминку, сразу подошел к Шилову, и они стали говорить на своем языке, пересыпанном научными терминами и потому малопонятном для гостьи. К Вилене, раскачиваясь, будто с непривычки, подошел Костя. Она спросила: - Отец? - имея в виду радиограмму из Вечного рейса. Костя замотал головой, потом сказал полушепотом: - Кажется... разумяне! - и сделал круглые глаза. Вилена не знала, верить или нет? Костя такой шутник! Кроме того, голос отца Арсения - пусть из непостижимой дали - все же был ей ближе и понятнее, чем межзвездные сигналы разума. - Удалось записать, - с нарочитой хрипотцой шептал Костя, косясь на Шилова. - Теперь растянем запись, как резину, в миллион раз. Замедлим сигнал "до мычания". Вилена уже знала со слов профессора Шилова, что его ученики на этот раз брали с собой новую машину, записывавшую на "молекулярном уровне". Если на обычной магнитной ленте запись - намагничивание крупинок, то на новой машине - смещение молекул. Как это происходит, Вилена не очень поняла и постеснялась расспросить. Оказывается, симфонию Бетховена можно уложить в доли секунды и записать на этой машине. Профессор Шилов даже вспомнил слова крупного ученого и музыканта конца двадцатого века о том, что если бы на Земле появились представители других планет и их в течение часа надо было бы познакомить с человечеством, то лучше всего было бы исполнить им девятую симфонию Бетховена. Вилена, едва Арсений, закончив разговор с Шиловым, подошел к ней, спросила: - А если вы записали в космосе какую-нибудь девятую симфонию их Бетховена? Арсений улыбнулся, крепко сжав обе руки Вилены: - А что? Может быть. Стоит послушать... - И обернулся к Шилову: - Игнатий Семенович, а не взять ли нам в обсерваторию для прослушивания музыкального консультанта? Шилов замялся. Ему было неприятно, что к нему в обсерваторию Вилену пригласил не он, а Ратов. Вежливо улыбаясь, он сказал: - Если у Вилены Юльевны пробудился интерес к нашим исследованиям, то милости просим. Я всячески стараюсь приобщить ее к нашим тайнам. Лишь бы ей не стало скучно. Придется без счету раз, до полного изнеможения прослушивать записанный импульс сигнала, чтобы найти подходящую скорость воспроизведения. - Так мы уже сто раз пробовали, - вмешался Костя. - Слушали, слушали и нащупали. Шилов колебался недолго. Ему и самому не терпелось познакомиться с этими сигналами. Он согласился ехать с радиоастрономами-космонавтами и Виленой прямо в обсерваторию. Ехали на турбобиле, который вел Шилов, охватив лоб обручем управления. Биотоки его мозга воспринимались послушной машиной, и она набирала скорость и поворачивала в нужную сторону, тормозила, останавливалась и вновь пускалась в путь без участия каких-либо рычагов. Всю дорогу Костя без умолку болтал о том, как в различных фантастических романах прошлого представляли инопланетян: и вроде людей, и похожих на осьминогов, в виде жидкости и даже плесени на скалах... Турбобиль подъехал к трехэтажному зданию обсерватории с колоннами, как в старинных помещичьих усадьбах на полотнах художников, и с чудесным парком, очень понравившимся Вилене. Ученые и Видена не пошли по парадной лестнице, а сразу спустились вниз, войдя через боковой вход в "лабораторию тишины". Она была отгорожена звуконепроницаемыми перегородками от всего мира. Чувствительные приборы могли улавливать здесь звуки, недоступные им снаружи. Профессор Шилов за напускной торжественностью скрывал волнение, чего-то стыдился, бросал ревнивые взгляды на Вилену с Арсением. Держа свою седую голову даже выше обычного, он подошел к шкафу, смотревшему на него глазами-циферблатами, как звездный житель из рассказов Кости, осторожно поместил внутрь катушку. Пригласил всех сесть. Вилена опустилась на удобный диван, но, по привычке пианистки, не коснулась его спинки. Поэтому она выглядела настороженной, что совсем не вязалось с ее полузакрытыми глазами. Она ждала музыки, хотя Шилов предупредил ее, что звуков в обычном понимании не будет. - То, что вы услышите здесь, - сказал он ей негромко, - все-таки всего лишь условный прием изучения радиосигналов, замедленных до звуковых частот. И тем не менее, когда шкаф зазвучал, для Вилены "лаборатория тишины" наполнилась именно звуками! Она не могла их иначе воспринимать. Ей представилось, что звучит орган. Только звуки, в противовес обычным, как бы собирались отовсюду и обрывались в источнике звучания. Вилена не могла избавиться от ощущения потусторонности того, что слышит. Она покосилась на Арсения. Тот слышал эти звуки не в первый раз, но сидел, как и она, напряженно, не касаясь мягкой спинки, чуть наклонив массивную голову и уставившись взглядом в звуконепроницаемую панель бетонной стены. Вилена зажмурилась, слушая одновременно и звуки и незвуки. Она чувствовала чье-то настроение, угадывала непонятную печаль, старалась проникнуть в причудливую вязь чуждой гармонии. Необыкновенная "музыка" захватывала ее, подчиняла себе, внушала нечто чужое и далекое... И вдруг с поразительной отчетливостью защелкал соловей. Вилена даже вздрогнула, открыла глаза: те же стены, тот же напряженный Арсений, рядом Костя, развалившийся в мягком кресле, Шилов со взглядом, устремленным в потолок из пористого материала, чем-то похожего на клубящиеся кучевые облака. Соловью ответил другой, потом третий. И сразу целый хор несуществующих пичуг залился на разные голоса. Они то собирались вместе в могучем звучании, то рассыпались бисерными трелями. А орган, вбирающий в себя звуки, продолжал греметь. Наконец, звуки, не бывшие звуками, смолкли. Запись кончилась. - Все-таки ради чего сооружена в космосе глобальная радиоантенна, как не для этого! - патетически возвестил профессор Шилов. - Звучная клинопись, - определил Костя. - И все-таки надо пока воздержаться от выводов, - внушительно сказал Игнатий Семенович, выключая аппаратуру. - Не следует обольщать себя надеждой на разумность того, что мы услышали. Как известно, солнце тоже "поет". От него к Земле летят мириады частиц. В этой самой комнате наши приборы "щелканьем соловьев" не раз воспроизводили полет солнечных корпускул. Звуки в этих случаях вполне условны, как я и предупреждал нашу гостью. Все-таки я надеюсь, ей было интересно познакомиться с нашей будничной работой. - И он поклонился Вилене. - Что вы! - воскликнула она. - Разве будни? Праздник! Вилена, не желая мешать ученым, собралась уходить. Арсений хотел проводить ее, но она воспротивилась. Даже Шилов остался с учениками, увлеченный их "добычей".