Иванович Юрий - Кровавое море Страница 2

А дальше его стали бить. Очень долго. Чем попало. В затуманенном сознании только и проскользнуло: все прибежали! Скорей всего именно это его и спасло: желающих попинать ногами стало так много, что они мешали друг другу. И тратили силы и злость на то, что бы подобраться к жертве. Надсмотрщиков разогнал по местам лишь грозный окрик их командира.

Истерзанное побоями тело, в назидание другим, оставили в окровавленной пыли. И очнулся Виктор только вечером, когда его швырнули на телегу с инструментами.

Тогда то он и зашевелился от захлестнувшей волны боли. Чем весьма удивил всех.

Но в барак всё-таки занесли и закрыли как всегда. Вполне справедливо не дав лепёшку. Но её никто и не требовал. Соседи по бараку решили, что Виктору осталось пару часов жизни. И даже воды ему не принесли…

А утром пришла расплата! Нет, не для надсмотрщиков. А для тех, кто за месяц так и не смог найти общий язык между себе подобных. Тех, кто не желал хоть чем-то помочь своему ближнему. Для рабов!

Ворота открыли на час позже. Но не надсмотрщики. Те скопом стояли возле своей небольшой казармы и выглядели безучастными зрителями. Командовали построением рабов люди, укутанные в кожаные доспехи. Они сильно выделялись весьма мощной статурой, резким гортанным выговором и непереносимым, даже для рабов кисло-затхлым запахом. Да ещё и особенными шлёмами: островерхими и со свисающими с них на спину, чуть ли не до пояса пышными султанами какой-то травы.

С хозяйской последовательностью они осмотрели всех рабов, рассортировали по группам и наложили на руки каждого некое подобие наручников. Но не стальные, а из весьма прочного, цвета спелой вишни дерева. Каждую группу соединили длинным канатом, продетым сквозь наручники. И только после этого выдали как обычно пол буханки хлеба.

Виктор всё это время так и просидел в бараке, возле самых ворот и сквозь щёлочки распухших глаз разглядывая происходящее во дворе. С самого начала и его пытались поднять ногами, пиками копий, плётками и даже руками. Но, рассмотрев запекшуюся кровь по всему телу и болтающиеся, словно у куклы конечности, оставили в покое.

Один из "вонючих", как мысленно окрестил их для себя Виктор, гаркнул что-то укоризненное в сторону надсмотрщиков. Но те в ответ только безразлично пожали плечами. А Виктор страстно хотел уйти из этого барака! Пусть даже с "вонючими"!

Лишь бы вырваться из этого пекла!

Но не мог вымолвить единого слова. А ссохшееся горло не могло исторгнуть даже хрипа. Пришло осознание, что умирать он будет здесь.

И как ни странно, но в тот момент, когда колонны рабов тронулась, группами привязанные к лошадям, некоторые несчастные оглянулись и посмотрели на Виктора со звериной ненавистью, злостью и…завистью. От этих взглядов что-то в его груди оборвалось, в сознании лопнула некая струна предвидения, и он…вздохнул с облегчением. И уже без удивления наблюдал как заметушились надсмотрщики, собирая свои пожитки и приторачивая свертки и баулы на спину своих лошадей. Как они все до единого радостно вскочили в сёдла и понеслись в другую сторону: к горам. Никого не оставив возле барака и совершенно позабыв про умирающего раба.

Какое-то время Виктор мысленно смеялся над предоставленной ему полной свободой.

Но поднявшееся солнце наползло жгучими лучами на его измочаленное побоями тело и моментально вскипятило отбитые внутренности. Согласия умирать на такой жаре у него не возникло. Скорей появились возражения: попробовал переползти в тень. Но даже на четвереньки встать не удалось. Тогда он просто стал перекатываться с боку на бок. И через какое-то время услышал шум воды. И дальше продолжил катиться на этот звук. Все его бросили! Но свинцовую трубу не забрали! Бегущая из неё прохладная вода могла подарить надежду, или хотя бы более лёгкий конец.

Его нашли только на следующий день. Постоянно живущие в этих местах крестьяне, вернулись на свои поля с семьями, пожитками и нехитрым скарбом. И принялись наводить порядок в помещении, которое они два года опять будут использовать для вполне естественных, сельскохозяйственных нужд. Хотели просто закопать лежащее посреди сарая тело, так и не добравшееся до воды. Уже и в яму для этого наспех вырытую столкнуть собрались, но одна из женщин на всякий случай приложила ухо к груди и с удивлением воскликнула:

— Да ведь он живой!

Неделю Виктор пробыл в тяжёлом, бессознательном состоянии. Ещё неделя прошла в титанических усилиях вначале вспомнить, а затем и осознать всё с ним происшедшее.

Осознать себя как личность и привести вернувшиеся воспоминания и здоровые мысли к приемлемой норме.

В начале третьей недели он смог говорить. И первое, что ему удалось втолковать постоянно за ним присматривающим детям, что он хочет понять местный язык. Для мальчика лет восьми и девочки лет десяти стать учителями не составило особого труда. И они наперебой стали учить чудом избежавшего смерти человека всему, что знали сами. Утром и вечером появлялись взрослые. Осматривали заживающие раны на теле Виктора, удовлетворённо кивали головами и поощрительно улыбались. Не прислушиваясь к словам больного и игнорируя его попытки с ними поговорить, проверяя своё знание языка. И только когда Виктор смог выходить на двор к концу первого месяца своего лечения, он понял, почему взрослые не особо им интересовались. Они работали почти так же тяжело, как и рабы. Целыми днями. Но зато считались свободными. Да и одевались, питались несравненно лучше.

Но! Вся их жизнь, за редким исключением — только труд, работа в поте лица и никакой особой радости. А уж тем более развлечений.

И Виктор возблагодарил небо за бесхитростную доброту этих крестьян. За то, что они его выходили, выкормили и не дали умереть.

Ещё через две недели он уже пытался помогать по хозяйству по мере своих возможностей. Что было встречено весьма благосклонно. И каждую секунду старался находиться хоть с кем-то рядом. В первую очередь из-за общения и обучения языку.

Очень скоро знания детей, его постоянных спутников и опекунов истощились, и он стал сопровождать взрослых. Крутился на кухне, помогал при мелких починках. Чуть позже стал сопровождать в поле и там оказывать посильную помощь. К сожалению, перелом кости на правой руке сросся неправильно, и он мог ею орудовать только в треть прежних возможностей. С трудом удерживая даже уголёк, употребляемый для собственных записей. Очень удивился, когда узнал что письменность, как таковая отсутствует почти полностью. Лишь в городах имелись предметы, напоминающее не то книги, не то цветные картинки. Счёт велся ладонями, а для того чтобы изобразить число двадцать рисовали кружок, внутри точки — глаза, точку — нос и чёрточку — рот. Что обозначало — человек, у которого в сумме двадцать пальцев. Число сто обозначалось пятью несуразными рожицами.