Дмитрий Емец - Конец света Страница 2

Я проговариваю это «в последний раз» вслух, и внезапно меня на несколько мгновений охватывает липкое чувство страха. Причем пугающим кажется мне не то, что вот-вот прозвучат трубные гласы и по земле в огненных бронях понесутся всадники апокалипсиса, а пугает именно этот «последний раз». Неужели все повседневные обыденные дела, к которым мы привыкли и за которые хватаемся как за спасительные соломинки, больше никогда не повторятся? Последний бутерброд, последний раз застегнуть рубашку, последний раз, разбудив дремлющий водопад, потянуть ручку бачка в туалете?

В кухню с пластиковой бутылкой входит жена и начинает наполнять ее из-под крана. У нее пунктик: она не переносит пустой посуды, все бутылки и банки в доме должны быть либо выброшены, либо наполнены. Внезапно раздается звонок в дверь. Бутылка, выскользнув у жены из рук, падает в раковину. Мы оба вздрагиваем.

— Уже? — испуганно выдыхает жена.

— Думаешь, ангел пришел спросить, не потревожит ли он нас своей трубой? — напряженно шучу я и иду открывать.

На пороге стоит мой институтский приятель Юрий Зарайский с подругой. Эту его подругу я вижу впервые. Она высокая, худая, у нее красивый длинный рот, пышные русые волосы и дикие глаза. Я со студенчества опасаюсь женщин с такими глазами: даже после одной рюмки они склонны к беспричинным ссорам, истерикам и выяснению отношений. Эта парочка авантюристов, похожая на лису Алису и кота Базилио из детской сказки, с самого начала не вызывает у меня восторга. Первое мое желание поскорее выпроводить их, но я понимаю, что это невозможно: домой они добраться уже не успеют, а встречать конец света в дороге было бы глупо. Так что хочу я этого или нет, а последние мои часы мне придется провести в обществе Юры Зарайского и его подруги.

«Зато всем вместе у нас не будет времени испугаться», — успокаиваю я себя.

Коридор у нас узкий. Жена выглядывает из-за моего плеча и дышит мне в ухо. Для меня не секрет, что Юру она недолюбливает по той причине, что он слишком непредсказуем, эксцентричен и вдобавок плохо на меня влияет. Дурное же его влияние заключается в том, что с ним вместе мы раз пять (не считая студенческих лет) напивались вмертвую. Но как бы ни относилась к нему моя жена, Юрий ничего не замечает. Он слишком широкая натура, чтобы переживать, как кто к нему относится, к тому же в нем живет глубокое убеждение, что он просто не может не нравиться.

Зарайский ослепительно улыбается, и нас накрывают волны его обаяния. Интуиция записного симпатяги подсказывает Зарайскому, что первым делом нас надо рассмешить, и тогда смех примирит нас с его неожиданным появлением. Он слегка напрягается, и вот в нашем темном коридоре словно вспыхивает яркое солнце. Дверной проем моментально становится рамой парадного портрета, который называется: «Явление Ю. Зарайского простому народу».

Убедившись, что мы получили должное удовольствие от лицезрения его особы, Юрий без церемоний протискивается в квартиру и начинает меня обнимать. От его усов пахнет красным вином и табаком, а сам он похож на большого лохматого дружелюбного пса.

— А ты, Петруччо, собака такая! Неужели не рад увидеть своего друга перед концом света?.. Ниночка, сокровище мое, позволь поцеловать твою ручку! Какие у тебя духи — шик! Вы уж простите, что мы без приглашения. Оказались на соседней улице, как тут не зайти? Если помешали, только скажите, мы сразу уйдем… — басит Юрий, и все его слова сливаются в единое доброжелательное мурлыканье.

Зарайского можно не любить издалека, когда он отсутствует, когда же он рядом, сердиться на него невозможно. Почти сразу мне становится совестно своего первоначального нерадушия, и я говорю:

— Да ладно вам, ребята! Что за ерунда! Проходите на кухню. Закусим, выпьем и вообще…

На лице Зарайского появляется такое выражение благодарности, что будь у него хвост, он бы наверняка им завилял. Пока мы идем по коридору, Юрий, уже совершенно освоившийся, болтает без умолку, одновременно ловко руководя перемещениями своей спутницы.

— Это, брат мой, судьба, тут уж никуда не денешься. И вообще, думал ли ты, Петруччо, что я припрусь к тебе встречать конец света?

— Вообще-то у меня было такое предчувствие. Если уж конец света, то финиш по полной программе, — говорю я. Мне не нравится, что Зарайский называет меня Петруччо. Петруччо — это мое институтское прозвище, но не от имени, а от фамилии Петраков. Я его терпеть не могу. Просто ненавижу. И Зарайский об этом прекрасно знает.

На кухне Юрий лезет в пакет и широким щедрым жестом выкладывает на стол буженину, красную и черную икру и бутылку дорого коньяка «Хеннеси».

— Забавная штука! — рассказывает он. — Магазины-то почти все работают. Заходим по дороге в один, а там тетка за прилавком стоит. Я все это взял и шутки ради ей говорю: «А без денег дадите? Все равно уже конец света, не пропадать же коньяку!» А она как взвилась: «А ну ложь, кричит, все на место! Много вас таких умных!» И пошла-поехала. Едва ее успокоили. Расплатились, покупки взяли и вон из магазина. И что ты думаешь? Понимаю, что она меня рублей на двести обсчитала! Ну, думаю, молодец баба! Уж и не потратит, а хапает!

Зарайский рассказывает, а сам зорко поглядывает на меня. Я достаточно хорошо знаю его, чтобы уловить в нем какую-то затаенную мысль.

— Чего тебе надо? — спрашиваю я его немного погодя, когда мы отходим к окну.

Он краснеет, оглядывается на свою подругу, а потом, отвернувшись к окну и не глядя на меня, начинает шептать:

— Слышишь, старик, тут такое дело… Я понимаю, что неудобно просить… но выручи в последний раз. Пойми как мужчина мужчину… Мы заглянем в вашу комнату, ненадолго, минут на двадцать?

— Зачем? — не сразу понимаю я.

— Ну как зачем… Ты же не маленький. Все как-то так сложилось. На улице грязь, гостиницы закрыты, а ко мне мы уже не доедем… Я бы не просил, но сам понимаешь: тупик…

— Ты что, спятил? Сейчас? — спрашиваю я.

— А что? — удивляется Юрий. — В последний-то раз?

Я смотрю на Зарайского и вижу на его лице искреннее обиженное недоумение, словно у собаки, которая не понимает, почему ей не дают кость, если сами ее не едят.

— Черт с тобой! — говорю я. — Иди!

Зарайский на мгновение благодарно стискивает мне запястье, опасливо косится на мою жену и тянет свою спутницу за собой. Та не понимает, чего он хочет, но все же идет.

— Вы куда? Ванную показать, да? — моя жена делает несколько недоуменных шагов следом, но я удерживаю ее за локоть.

— Не надо, оставь… Пусть побудут вдвоем.

— В каком смысле? — не понимает жена.