Андрей Столяров - Боги Осенью Страница 2

У меня было всего полсекунды, и я решился.

– Пойдемте, вам нужно лечь!..

– Куда? - плохо соображая, спросил человек.

– Ко мне. Я живу один, у меня - спокойно...

– К тебе?

– Ну да, пойдемте...

Некоторое время он как бы обдумывал предложение, причем глазные яблоки у него страшно закатывались под веки, а потом поднял руку и вцепился в мое плечо с такой силой, что затрещали кости.

Зубы его дико ощерились.

– Я тебе верю, - хрипло сказал он.

На лестнице он окончательно скис, навалился всей тяжестью, и мне пришлось просто волочь его по ступенькам. В лифте же он обморочно оседал на пол и таки осел, стоило мне уже на площадке отпустить его, чтобы отпереть квартиру. Хорошо еще, что никто не попался нам навстречу. А когда я все-таки затащил его в комнату и, как вязанку дров, уронил на тахту, тоже вымотавшись до предела, он и развалился именно, как вязанка дров: голова запрокинута поверх валика, руки разбросаны, точно у неживого, с сапожек прямо на покрывало сочится мазутная жидкость. Подошвы, подбитые гвоздиками, были заляпаны ей весьма основательно. Впрочем, сапожки я с него сразу же стянул. При этом плоский железный, кажется, посох ощутимо брякнулся на пол. Поднимать эту дурынду я, конечно, не стал, при безжалостном электрическом свете человек выглядел ещё хуже, чем в дворовом сумраке: лицо и волосы, испачканы тем же самым мазутом, пальцы, будто в вишневом варенье, которое уже подсыхает, ужасные окровавленные лохмотья рубахи, кожаная безрукавка, тоже скользкая на ощупь от крови.

Я попытался осторожненько расстегнуть её, но человек, не размыкая век, прошептал:

– Не надо... - и добавил, видимо, чудовищным напряжением удерживая сознание. - Просто лежать... Лежать... Больше - ничего...

Он также запретил мне его перевязывать и мучительным движением головы отказался от тканевого тампона, который я хотел подсунуть на рану. Попросил только воды и, постукивая зубами по краю стекла, выпил один за другим два полных стакана.

И все же я, вероятно, вызвал бы ему "скорую помощь". Я просто боялся, что он умрет у меня дома. Объясняйся потом с врачами или, хуже того, с милицией. Но внимание мое привлек тот плоский посох, что брякнулся на пол. Это был, оказывается, вовсе не посох, как я первоначально подумал. От удара о пол металлическая крестовина немного выдвинулась, между ней и тем, что, как я теперь понимал, было ножнами, засветилось обнаженное лезвие шириной примерно в три пальца - слегка выпуклое к середине, нежно-матовое, будто из тусклого серебра, и как бы чуть-чуть дымное, испаряющееся на воздухе. Мне казалось, что по нему пробегают слабые расплывчатые тени. А когда я пугливо тронул эфес, чтобы убедиться в реальности происходящего, пальцы мои точно прикоснулись к раскаленному утюгу.

Ожог был приличный. Я чуть было не закричал.

Это меня отрезвило.

И глядя на туманный клинок, на ножны из гладкого дерева, украшенного серебряными насечками, я понял, что никакого врача действительно вызывать не надо, врач здесь не требуется, здесь вообще ничего не требуется, а если что-то и требуется, то нечто иное - то, с чем я не сталкивался ещё ни разу в жизни.

Ночью я несколько раз подходил к нему. Он то ли спал, то ли находился в обморочном забытьи. Скорее всего, второе, потому что дышал он неровно то мелко, то глубоко, и в груди его на разные лады посвистывало, как при сильной простуде. А где-то ближе к утру он, не размыкая век, поднес ко рту сдвинутые ладони и несколько раз произнес свистящим шепотом: лисса... лисса... - Наверное, бредил. Мне показалось, что поверхность ладоней мерцает, как голубоватый экран телевизора. Но может быть, действительно показалось. Кровь, во всяком случае, остановилась, вишневый сок на руках подсох, затвердел и при движении осыпался малиновыми чешуйками. Я заметил на безымянном пальце кольцо с большим синим камнем. Гладкие грани вспыхивали даже в зашторенном полумраке. Следы мазута с лица исчезли, наверное, стерлись. Но исчезли они также и с покрывала, куда накапали довольно-таки обильно. Я не знал, что думать по этому поводу.

Наверное, он все-таки выздоравливал. Потому что где-то примерно в половине шестого, когда я в очередной раз заглянул посмотреть все ли в порядке, он совершенно неожиданно, будто не спал, открыл глаза и, не поворачивая головы, внятно сказал:

– Вы спасли мне жизнь, сударь. Я - ваш должник...

И, не дожидаясь ответа, снова прикрыл веки.

Я почему-то был горд его словами. Я чувствовал, что в моей жизни что-то заканчивается. Я до сих пор хорошо помню эти долгие ночные часы. Была ясная ночь ранней осени, какие иногда случаются в Петербурге. Звезд на небе высыпало в необычайном количестве. Они горели, как подсвеченный горный хрусталь. Из окна открывался вид на канал и на крыши, уходящие к Исаакиевскому собору.

Картина была просто великолепная.

И я чувствовал невообразимые просторы Вселенной, несравнимые с человеческой жизнью, колючий свет, летящий по холоду от одного её края к другому, мертвые глыбы внезапно вырастающих астероидов и себя - на искре Земли, медленно истачивающей пространство.

Я чувствовал себя капитаном сказочного корабля, плывущего в вечность.

Правда, в другой комнате, на тахте, застеленной покрывалом, лежал в беспамятстве тот, кто, возможно, и был капитаном, вынырнувшим из далей Галактики.

У меня возбужденно и вместе с тем радостно бухало сердце.

Я заварил себе чай и пил его маленькими глотками.

В окно струился пепельный свет звезд.

Сна не было ни в одном глазу.

3

Поправлялся он удивительно быстро. Жуткая рана уже на другой день покрылась нежной розовой пленочкой, лохмотья кожи вокруг слетели, как прошлогодние листья, и лишай, раскинувшийся на груди, все время уменьшался в размерах. Сил у моего гостя явно прибавилось, он начал понемногу садиться и вообще разговаривать, а ещё через пару дней - вставать и разгуливать по квартире.

Правда, слабость ещё некоторое время сохранялась и, пересекая комнату, например, он вынужден был опираться о мебель, дыхание иногда прерывалось, а на лице выступала испарина, он тогда останавливался и некоторое время стоял, прижав ладонь к сердцу, а потом, стиснув в улыбке-оскале белые зубы, двигался дальше.

Однако даже эти болезненные явления стремительно исчезали. К понедельнику, то есть всего через трое суток после ранения, он уже полностью, на мой непрофессиональный взгляд, пришел в себя, и тогда стал похож на зверя, запертого в тесной клетке.

Ему явно не хватало пространства. Он часами в молчании нервными шагами мерял квартиру, подолгу, скрестив на груди руки, стоял у окна, видимо, размышляя о чем-то, вздувал каменные желваки на щеках, и исполненный ярости взор его был устремлен явно за земные пределы.