Евгений Дрозд - НЕКРОМАНТ Страница 2

Очередной поворот, очередной темный проем, еле различимые каменные своды, снова ступени; из проема идет мощная теплая струя, пропитанная звериными запахами. Редко подвешенные на цепях масляные светильники позволяют скорее угадать, чем разглядеть огромный зал с широким проходом меж двух рядов клеток. Пламя в бронзовых лампах колышется от сквозняков, но кажется, что его раскачивает безумный рев, рычание и мычание возбужденных голодных зверей. Диркот опасливо огибает клетку, в которой разъяренная пантера бросает свое черное, гибкое тело на прутья и на стены, слишком забирает вправо и еле уворачивается от когтей медведя стоящего вертикально и просовывающего лапу сквозь прутья решетки. Еще раз оглянувшись на пантеру, на желтые ее глаза, сверкающие в полумраке, и плотнее прижав к груди драгоценную свою корзину, Диркот поспешает дальше, стремясь держаться середины прохода. Дальше, дальше, мимо воющих волков, рычащих львов, беспокойно ворочающихся медведей, мимо тигров, меряющих клетки по диагонали нервными, крупными шагами. Самая большая клетка, даже не клетка, а загон, вольер, находится у выхода из зала, справа, и Диркот, слегка ошеломленный и оглушенный, вглядываясь в темную массу, заполняющую загон, не сразу соображает, что это за звери и почему они так тихо себя ведут. Только подойдя поближе он видит, что вольер битком набит людьми. За ограждением их столько, что там нет места, где лечь или даже присесть. Все вынуждены стоять плотно прижавшись друг к другу — даже те, кто изнурен болезнью или ослаб от ран; многие стоят с закрытыми глазами, запрокинув голову назад или уронив на грудь — может потеряли сознание, а может уже умерли. Здесь находятся бестиарии — осужденные, которых бросят на растерзание тварям из соседних клеток и загонов. Люди в первом ряду стоят вцепившись в решетку, у них бескровные, плотно сжатые губы, они глядят перед собой расширенными глазами, в которых нет ничего, кроме абсолютной безнадежности и понимания того, что те из них, кто уже умер — счастливчики, баловни Фортуны. Диркот на мгновение заглядывает в эти глаза и резко отводит взор. Из груди его вырывается короткий хриплый звук — то ли стон, то ли проклятье. На миг Диркоту кажется, что он сам погребен в глубочайшей пучине Ахерона, что черные воды давят на него с чудовищной силой. Что делает он, живой, в этом царстве смерти, несовместимом с самим понятием жизни, где нет воздуха даже на один глоток, на один вздох?

Но и здесь живут. Диркот отворачивается от загона с бестиариями, глядит влево, где, на середине прохода, высится гигантская фигура владельца амфитеатра. Шапка черных, кучерявых волос, маленькие, цепкие глазки и перебитый нос на круглом лице, жирная шея и обширное брюхо — в прошлом Вибий Цинциннат сам был гладиатором. Его собеседники — их трое или четверо — кажутся мелкими по сравнению с Цинциннатом, хотя каждый из них на голову выше Диркота. Они стоят спиной к загону с обреченными бестиариями и озабоченно глядят на вольер, в котором дикий бык раз за разом таранит сотрясающуюся под мощными ударами решетку. Хорошо хоть места в вольере мало для настоящего разбега.

Диркот неслышно проскальзывает за спинами людей Вибия Цинцинната в темный переход. Свернуть налево, еще три ступени вниз и вот он в широком коридоре, по обеим сторонам которого идут открытые входы в куникулы — помещения для гладиаторов под амфитеатром. Коридор темноват, но в куникулы через маленькие окошки, расположенные у самого потолка, проникает дневной свет. Так что можно, минуя двери и заглядывая внутрь, рассмотреть готовящихся к выступлениям гладиаторов — мирмиллонов в гальском вооружении, несущих изображение рыбки на острие шлема, ретиариев, вооруженных сетью и трезубцем, тяжело вооруженных гопломахов, димахеров — специалистов в бое двумя мечами, бестиариев по найму, которые в отличие от несчастных осужденных в загоне вооружены маленькими кирками и пиками.

Кто-то подгоняет снаряжение, кто-то делает выпады мечом, кто-то сидит без движения на скамье, устремив в никуда пустой взор. Из очередной двери до ушей Диркота доносится даже смех. Диркот невольно замедляет шаг и заглядывает в куникул. Группа профессионалов подтрунивает над коллегой: «Должно быть красотой своей покорил ты, Сергиол, знатную Эппию…» говорит под одобрительное гоготание рослый секутор, обращаясь к приземистому, но широкоплечему мирмиллону, все тело которого, состоящее из бугров мышц и сплетения жил, испещрено шрамами. Сергиол смущенно отбивается. На Аполлона он походит отдаленно — седина, отсутствие одного уха и нескольких зубов, морщины и шрамы на обезьяньем лице… Что ж, у патрицианок, особенно у пожилых вдов, могут быть свои предпочтения.

«И две клепсидры не перетекут, как они будут убивать друг друга», думает Диркот, вновь ускоряя шаг и ныряя в последний переход. Снова каменные ступени, на этот раз вверх, и вот он уже в обширном зале. Здесь все еще сумрачно, но все же гораздо светлее, чем внизу, ибо в дальнем конце зала вместо стены прочная решетка, а за ней — арена. В зале суета, идут последние приготовления, снуют туда-сюда рабы, застыли наготове одетые под Харона либитинарии с баграми, которыми они будут уволакивать трупы с арены. А неподалеку от выхода на арену — дверь в сполиарий, помещение, куда они будут стаскивать трупы и смертельно раненых. У входа в сполиарий, куда как раз и направляется Диркот, стоят три гопломаха в полном вооружении, уже готовые к выходу, и ведут негромкую беседу. Они собраны и сдержаны, не делают лишних движений, лишь временами окидывают друг друга быстрыми, косыми взглядами — оценивают форму будущих противников. Они не обращают на Диркота ни малейшего внимания, зато его как бы случайно, но очень сильно толкает проходящий мимо вооруженный мечом раб-конфектор, чья задача — добивать тяжело раненных зверей. Диркот с трудом удерживает равновесие и идет дальше, сделав вид, что ничего не произошло. Однако, услышав за спиной негромкое, но отчетливое: «Vultur!»[1] оборачивается и пристально глядит на раба взглядом, которым смотрит он на многое в этом городе — на дворцы и термы, храмы и акведуки, амфитеатры и цирки — исподлобья. Глаза его подобны двум голубоватым льдинкам и конфектор под этим взглядом теряет заносчивость и быстро отходит, отплевываясь и шепча ругательства. Диркот задерживается на пороге сполиария, глядит на гладиаторов: все так же не обращающих на него внимания, обводит взглядом зал. Теряющиеся в полумраке высокие своды, черные провалы выходов из туннелей и коридоров, каменные ступени и железные решетки. Решетки, камень, полумрак. Все туннели и коридоры ведут сюда, а отсюда выход один — к свету, на посыпанную мраморной крошкой арену, чья белизна пока еще не запятнана алыми, быстро впитывающимися лужами. Да, из этого сумрака выход только один — к свету и смерти под голубым небом и жарким солнцем. И в очередной раз дивится Диркот неестественности бытия в этом последнем перед смертью зале. Как могут эти трое спокойно беседовать, когда истекают, возможно, последние мгновения их жизни? Там, в чреве амфитеатра, во мраке туннелей кажется можно еще задержаться, за что-то зацепиться, затеряться, укрыться от незримой силы, которая выдавливает людей на арену, но здесь уже не остановишься, не задержишься, и жизнь твоя истекает, как тонкая струйка воды в клепсидре. Только камни в этом зале надежны, остальное зыбко и эфемерно, как игра теней, и ускользает подобно сновидению…