Андрей Щупов - Лед Страница 2

* * *

Оказывается, и в подобном состоянии есть что-то напоминающее сны. Да, да! Я только что спал! Или дремал - не знаю. И там, во сне, ко мне пришла память, приведя с собой за руку умиротворяющее спокойствие. Бесшумными гребками я словно одолел вакуумную полосу, вынырнув из черного болота, впервые увидев проблески света.

Прекрасно, когда что-то помнишь, способен хранить в сознании, по желанию выпуская перед собой на маленькую сцену, заново переживая часы и дни среди живого. Наблюдая прошлое, я отвлекаюсь от своей внешней слепоты, своих атрофированных чувств и неистребимых страхов. Почему-то в сравнение напрашивается затемненная комната, без дверей, без окон, с высоким лепным потолком. И вот посреди этой комнаты зажигается свеча, вторая, - на стенах оживают знакомые тени, и, напрягая несуществующее зрение, я воссоздаю людей из плоти и крови, озвучивая их речь, прорисовывая мимику. При некотором усилии удается воспроизводить даже целые эпизоды. Играть в кукловода не столь уж трудно. Крохотный театр в полном моем распоряжении. Нужно лишь быть добросовестным суфлером, а это у меня, кажется, получается.

..Доктор. Вежливый и предупредительный. Совсем молодой, с пушком вместо бритого глянца, но уже с отчетливо ощущаемым морозцем в глубине глаз. На лице - желание поскорее покончить с формальностями, распрощаться с родственниками покойного. Рыдания и сдавленные голоса не для него. В движениях и мимике молодого целителя - едва скрываемая досада. Люди так странно себя ведут! Где их мужество и достоинство? Они готовы упрашивать, умолять, даже становиться на колени. Любое трезвое объяснение для них пустой звук. А что он, черт подери, может сделать!.. Такова жизнь, и люди в белом отнюдь не всесильны.

Удивительное дело! Только сейчас я рассматриваю руки доктора - белые, ухоженные, аккуратно и быстро укладывающие инструмент в чемоданчик. В гибкой манипуляции пальцев - любовь к резиново-стальному инвентарю. Ученик Гиппократа напоминает новобранца, собирающего и разбирающего оружие. Оно еще не приелось ему, не успело внушить ненависти. С равнодушием проглотив множественные склянки, шприцы и ложечки, докторский чемоданчик, так не похожий на старые чеховские саквояжи, звонко захлапывается. Собравшиеся в комнате вздрагивают. Пытаюсь разглядеть всех по очереди, но отчего-то вместо лиц - пятна, распухшие и подурневшие. Сколько же здесь седины и морщин! Раньше я их не замечал. Или их не было вовсе?

Еще одна новость. Никак не могу сообразить, отчего так жарко руке. Довольно долго осваиваю эту мысль. Тепло означает жизнь, но откуда ей взяться в моем теле? Она покидает его, бросая безнадежно больного. Так сказал доктор, а ему виднее. И все же! Рука по-прежнему беспокоит меня. Она почти пылает! По какой такой причине?.. Наконец-то понимаю! Она в ладонях у брата. Он греет ее дыханием, воюя с моим холодом. Напрасный труд, и я заранее ему сочувствую.

Сочувствую... Кажется, я так и не сказал им ничего. Несчастным моим близким. Ни единого слова. Боже!.. Неужели так оно и было? В те минуты я даже не думал о них! Страх перед холодом вытеснил все. Но сумеют ли они простить меня? Забудут ли мою черствость? Ведь не я, - болезнь спалила наши последние мгновения. Я давился ею, захлебывался до спазмов, а когда стало невмоготу, сдался, выбросив белый флаг, бессильно подняв руки. Армия, лишенная полководца, неизменно проигрывает. Вот и мой организм стал оставлять фронт за фронтом, отступая к затихающему сердцу. По непонятной мне причине оно еще пыталось бороться и биться, и может быть, из-за этого даже последний миг не принес облегчения. Меня просто выбросило из летящего самолета, завертев в ночном ураганном ветре. Я падал так долго, что успел набрать смертоносную скорость. В земную кору я вошел тяжелым неразорвавшимся снарядом. Так, наверное, я и очутился здесь. Под слоем земли. Хотя... Этого мне уже не вспомнить. Потому что самолета, по-моему, все-таки не было. Я не люблю самолеты, как не люблю автомобили и вообще все то, что управляется шестеренками и поршнями. В душе я, вероятно, всегда был поклонником луддитов. Механика - это то, на что я способен смотреть кривясь. В общем... Самолета не было. Это почти наверняка! Значит, было что-то иное. Буду вспоминать.

Некто невидимый гасит экран телевизора. Театр меркнет. Я снова начинаю путаться, пройденные уроки забываются. Канат - далеко не то же самое, что асфальт. Учиться ходить по нему - все равно что учиться ходить заново. Я же на свой канат только-только ступил. И с первым же шагом потерял равновесие. Потому и путаюсь. Опять путаюсь... Сознание отказывается чему-либо давать объяснение. В потемках, спотыкаясь на каждом шагу, оно избирает самые сумасбродные маршруты. Гомонящей толпой мысли спешат следом - бубнящие, переругивающиеся, - наползающие друг на друга жучки и гусеницы. Энергичные и неповоротливые, болезненно-стеснительные и бесшабашно глупые, они вразнобой твердят о загробном мире. Смешно... Поблизости ни райских кущ, ни адского пламени. Ничего здесь нет. Только я... Буковка из алфавита. Звук, на произнесение которого не понадобится и секунды. Я... - и все!

Хорошо быть героем из боевой книжки. У него пара кулаков и пара ног, а главное - сумасбродная цель. Потому он и бегает, и молотит своими кулаками по чем ни попадя. Ему кровь из носу нужно добиться своей смешнущей цели. Без этого ему грустно, без этого ему невозможно существовать. А я? Что делать мне? Все мое движение свернуто в клубок все равно, что ручей бурлящий по кругу в чреве стиральной машины. Думать, вспоминать, фантазировать и предполагать - вот мои нынешние глаголы.

Кто же я теперь и кто я вообще? В каком словаре дается определение личности и индивида? Я... Первое слово выдуманное нашим пращуром, пожелавшим, провести грань между собой и соседом. До этого были мы безликие и безъязыкие, грозные и зубастые. Но некто рыкнул, и появилось "я"... Но это внешне, а внутренне - ни ответов, ни гипотез. Откуда вообще оно могло взяться - это робкое самомнение, вытканное из множества сомнительных идеек? Идеек преимущественно чужих - и потому тоже загадочных? Ибо _все_ чужим быть тоже не может. И отчего суждено ему существовать в таком одиночестве, терпя горькую неповторимость?

Я не ощущаю себя где-то вне, - только здесь и только сейчас. Что мне за дело до бесконечности, если я чувствую себя точкой? И хрупкая, разрушимая оболочка, упрятавшая в полушариях мириады нейронных схем, тоже еще не я. Это всего-навсего механизм с рычагами и приводами. Первый рычаг - улыбка, второй - удар кулаком. Но где же я сам? В целостности двух полушарий? Или в шишковидной железе, угаданной Декартом?.. Проще поверить второму. Диктат всегда был простейшей из всех представимых управленческих форм. Нечто трансформирующее все и вся в единое однозначие, выбирающее из любого запутанного многоточия единый решающий символ. Нейронные схемы нужны нам лишь в качестве хранилищ опыта - нужного и ненужного, свитого из тысяч аксиом, штампов и разноранговых постулатов. Плохо, хорошо, жарко, холодно - образчики на любой вкус. Нужно лишь выбрать, и этот _кто-то_, поселившийся в шишковидной железе, на задворках мозга, с удовольствием жмет педали и клавиши, хмыкая даже тогда, когда ошибается. Холодно значит, одеться! Холодно - значит, не любят. Холодно - значит, умер...