Виталий Забирко - Теплый снег Страница 2

— Орбитальная станция класса «Шпигель», — изображение мигнуло, и перед Косташеном в пространстве медленно завращались фермы станции. Параметры: максимальное удаление от поверхности планеты — 418,6 км; минимальное — 398,2 км; период обращения — 1 час 31 минута. Сменный персонал — 22 человека.

Стандартная база «Северный полюс» — 22 человека.

Экспериментальная база «Юго-Восточный хребет» — 22 человека.

Поверхность планеты покрыта глубоким слоем снега (Н2О кристаллическая — температура плавления + 44,6 град. С). Высота снежного покрова — 100-2000 метров. Причины аномально высокой температуры таяния снега не выяснены. Выдвигаемые гипотезы…

Сквозь монотонную декламацию информатора Косташен услышал осторожный стук в дверь номера. Он поспешно отослал информатор и разблокировал дверь.

— Входите!

Перепонка двери лопнула, и в комнату проскользнула Бритта.

— К тебе можно? Ты не крелофонируешь?

— Можно, — криво усмехнулся Косташен, увидев на ней концертное платье. — Неужели концерт только закончился?

— Да. — Она смутилась и отвела глаза в сторону. — Нас долго не отпускали…

— А кто был на крелофонике? — язвительно спросил Косташен. Байрой?.. Ты садись, — спохватился он и быстро создал для неё кресло.

Бритта осторожно присела.

— Ода…

— Бездарность, — процедил сквозь зубы Косташен. — Известности ему захотелось…

Бритта сжалась в комочек, зябко передёрнула плечами.

— Ода, — тихо спросила она, глядя куда-то мимо Косташена, — почему ты сегодня не был с нами?

— Да потому, что я дал здесь уже все свои концерты! — взорвался Косташен. Он вскочил с кресла и нервно зашагал по комнате. — А большего, чем то, на что я настроился, из меня выжать нельзя! Я создаю крелофонику, а не импровизирую, как Байрой! Надеюсь, хоть ты меня понимаешь?

Он остановился, затем подошёл к Бритте сзади и положил руки ей на плечи. Плечи у неё были холодные, тепло его ладоней не грело их. Но Косташен не понял этого.

— Может, я бы и смог ещё раз здесь выступить, — успокаиваясь, проговорил он, чуть сильнее сжимая её плечи, — но ты же знаешь, как все эти непредвиденные обстоятельства выбивают меня из колеи.

Он уткнулся носом в её волосы, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Спасибо, что зашла. Моя ты умница…

— Ода, — спросила вдруг Бритта, — ты боишься?

Косташен отпрянул, лицо пошло серыми пятнами.

— Нет! — почти истерично выкрикнул он и снова зашагал по комнате, нервно хрустя пальцами. — Меня просто бесит, что я сижу здесь, в этой чёртовой дыре или коконе — как его там? — и не имею ни малейшего понятия, когда отсюда вырвусь! Из-за этих проклятых гастролей, навязанных мне твоим разлюбезным Парташем, я уже два месяца не слушал новых записей, не видел истинных поклонников крелофонии — что они здесь понимают, если почти до утра не отпускали Байроя?! Я оглох, я ослеп, стал похож на волосатого питекантропа, урчащего в своей берлоге, и чувствую, что обрастаю шерстью ещё больше!

Бритта снова зябко повела плечами.

— Не надо так, Ода, — робко проговорила она. — Ведь в том, что мы здесь задержались, никто не виноват.

Косташен зло оскалился.

— А как надо? — процедил он. — Как? Делать вид, что ничего особенного не произошло, что всё так и должно быть, так и надо, продолжать выступать вместе с труппой, улыбаться, принимая восторженные комплименты?!

Бритта встала.

— Нет, ты сиди!

— Извини, — сказала она, комкая волан концертного платья, — но я не могу с тобой так разговаривать. Ты сейчас взвинчен. Я лучше уйду.

Косташен вдруг обнаружил, что стоит перед ней с приоткрытым ртом, готовый выплеснуть всё скопившееся в нём раздражение. Но слов уже не было. Он закрыл рот и тяжело отпустился в выросшее под ним кресло.

— Иди, — хрипло сказал он.

Бритта повернулась, подошла к двери и наткнулась на заблокированную перепонку.

— Открой дверь, — твёрдо сказала она.

Косташен низко опустил голову, чувствуя, как кровь приливает к вискам.

— Ты… Ты не останешься? — сдавленно попросил он.

— Открой дверь, — ровным голосом повторила она и чуть мягче добавила: — Не надо. Выпусти меня.

Косташен закусил губу.

— Иди, — еле слышно сказал он и разблокировал дверь.

Бритта хотела пожелать спокойной ночи, но тут же поняла, что при нынешних обстоятельствах это, в общем-то, неуместно. И молча вышла из комнаты.

Она вошла в свой номер и устало прислонилась к стене. Свет в комнате начал медленно разгораться, она поморщилась, и он так и застыл сереющим полумраком.

Её снова охватил озноб.

«Все мы боимся, — подумала она, обхватив себя руками. — И каждый боится в одиночку…» Она вспомнила концертный зал, зрителей, принимавших их тепло и сердечно. Вот они не боятся. Здесь их дом, их работа. А кто мы? Певчие птички, спустившиеся с райских кущей на бренную землю… Светлана, так та даже улыбаться не могла на сцене и сразу после концерта ушла, сославшись на головную боль. Байрой, хоть и был сегодня в ударе, крелофонировал, как никогда, можно сказать, превзошел самого себя, но во всём его исполнении ощущалась необычная для него рваность. Ну, а о Косташене вообще говорить нечего. Для него существует только мир крелофонии, а всё прочее выводит его из себя.

Она зябко поёжилась. Ода, Ода…

Не было сил что-либо делать, даже переодеться. И голова казалась пустой и тяжёлой. Она не могла сказать, сколько времени провела так, в оцепенении, но когда, в конце концов, разблокировала оконную стену, уже светало.

Над академгородком разгоралось безжизненное свечение. Городок ещё спал. Слабая позёмка мела по улицам нетающий снег. Было пусто и тихо. Сверху давило серое, тяжёлое, словно пластилиновое небо.

Вдруг из-за горизонта выпрыгнула большая мерцающая звезда и стала неторопливо взбираться по небосклону.

Бритта встрепенулась, но, поняв, что это такое, тут же сникла. Орбитальная станция «Шпигель».

— Сколько же это будет продолжаться… — с тоской произнесла она.

2

С третьей попытки Кратов прорвал заблокированную перепонку двери и буквально вломился в лабораторию.

— Всё работаешь, затворник? — пробасил он, расстёгивая ворот и вытирая платком испарину. — Фу, жарко…

В лаборатории было темно, мерцали далёкие звёзды, бубнил голос информатора, а посреди лаборатории, с трудом различимое в звёздном свете, висело угольно-чёрное веретено.

— Здравствуй, Алек, — устало сказали из темноты. — Проходи, если уж смог ворваться.