А Чеховский - Вавилонская башня (сборник) Страница 2

— Один шанс на сто тысяч миллиардов, — говорят сторонники исключительности.

И приводят расчет: жизнь капризна, ей требуется умеренная температура (один шанс из пятидесяти), требуется планета умеренного размера с прозрачной атмосферой, не слишком плотной и не слишком разреженной (один шанс из трехсот), с орбитой, не слишком вытянутой, чтобы не было многолетних зим (один шанс из трехсот), требуется солнце умеренного размера, обязательно устойчивое и долговечное и т. д., и т. п., всего десятка два условий. В итоге получается один шанс на сто тысяч миллиардов.

Что могут возразить энтузиасты на эти обескураживающие цифры? Единственное: весь расчет основан на спорном исходном предположении: считается, что любая жизнь обязательно похожа на земную, разумное существо — на человека. А «братья» могут быть совсем иными, такими неожиданными по внешнему виду, что инертно мыслящему обывателю даже и в голову не придет, что перед ним космический собрат.

Ученые высказывают эту точку зрения в статьях, энтузиасты-литераторы изображают необыкновенные формы жизни в своих рассказах (например, «Случай в Крахвинкеле» С. Вайнфельда в этом сборнике или «Странный незнакомый мир» Я. Зайделя в предыдущем сборнике польских фантастов). У Вайнфельда разумные пришельцы похожи на тесто, у Зайделя это крохотулечки, блуждающие в стеклянном стакане.

Что отвечают скептики?

— Сходство не играет роли. Если «братья по разуму», человекоподобные или нечеловекоподобные, многочисленны в космосе, они должны были и Землю посещать время от времени. Но тогда остались бы следы их пребывания: непонятные сооружения, намеки в преданиях…

Ученые-энтузиасты ищут следы пребывания пришельцев в археологии и палеонтологии, свидетельства в старинных мифах и хрониках. Столько есть сказок о полетах на огненных колесницах, о героях, спустившихся с неба, о героях, взятых на небо! Не намеки ли это на космические взлеты, виденные и неправильно понятые нашими предками? Энтузиасты-литераторы в своих рассказах перебирают мифы. И Прометей у них был пришельцем, и Адама создали пришельцы. И Свифт у них — пришелец и Леонардо да Винчи — пришелец. Античные боги — пришельцы в рассказе С. Вайнфельда «Крылышки Гермеса».

А скептики говорят в ответ:

— Хоть вы и энтузиасты науки, разума, мысли, а человека вы принижаете. У вас получается, что человек сам ничего не мог изобрести. Все ему подсказали пришельцы: и огонь, и колесо, и земледелие. Даже сказку люди не могли придумать самостоятельно: Бабу Ягу в ступе или огнедышащего дракона. Обязательно им нужно было ракету увидеть и принять ее за ступу или за дракона. Так зачем же ваши пришельцы морочили головы нашим предкам? Психологии не понимали? Религию насаждали невольно?

Как парируют этот выпад энтузиасты космического братства? Они пишут рассказы, где пришельцы, стараясь не смущать нецивилизованных аборигенов, ходят по нашему миру невидимками или же принимают облик землян. Человеком притворяется Суперробот в «Вавилонской башне», в образе человеческом ходят по Земле космические туристы в «Посещении» Ч. Хрущевского и космические лазутчики у Я. Зайделя («Метод доктора Квина»).

Казалось бы, энтузиасты могут торжествовать. Придумали довод, который нельзя ни проверить, ни опровергнуть. Пришельцы старались скрыться, потому и не оставили следов, являлись в образе человеческом, их считали людьми.

И вдруг неожиданная реплика:

— Но ведь это страшно! Ходят среди нас чужие, могучие, невидимые. Кто знает, что они замышляют?

В спор вступила новая группа фантастов: любители свирели, а не духовых оркестров. Для этих резной кленовый листок красивее самолета, душевные переживания интереснее блестящей логики, лунная дорожка на озере важнее Луны, душа человека дороже открытий ума человеческого. И они обеспокоены судьбами рода человеческого, с тревогой взирают на неудержимый бег техники, предостерегают об опасных последствиях открытий. Назовем «лириками» этих адвокатов живой природы, разумной и неразумной. Так они и сами себя называют.

«Лирики» часто изображают пришельцев жестокими, коварными, вероломными, такими, как в рассказе Я. Зайделя «Метод доктора Квина». Впрочем, едва ли можно рассматривать именно этот рассказ как предостережение. Сам Я. Зайдель не принадлежит к числу опасливых. В прежних произведениях он выступал как энтузиаст науки, основательный, обстоятельный, всерьез обсуждающий самые невероятные идеи фантастики о перемещении во времени, например («Телехронопатор»). И столь же основательно он конструировал приключенческий сюжет с астрономическими и психологическими обоснованиями («Колодец»). «Метод доктора Квина» — это хорошо сконструированный детектив. Классическая тема детектива — убийство в запертой комнате. Здесь же преступники — в изолированной от мира больнице. Все подозреваемые представлены, читателю предлагается решать головоломку — кто из них космический лазутчик? Читать о борьбе с вооруженным преступником — занятие увлекательное. Насколько же увлекательнее рассказ о борьбе отважного героя с грозными пришельцами, обладающими неведомым оружием! Рассказ Зайделя посвящен перипетиям этой рискованной борьбы, сама же тема рискованности контактов осталась в тени.

Второй вопрос повестки дня — «Роботы», непосредственно связанный с третьим — «Человек и прогресс». Новые темы, но и тут перед нами проходят те же группы спорщиков: трезвые скептики, энтузиасты и опасливые лирики. Скептики, как обычно, присутствуют анонимно, фантастику они не пишут и не жалуют, но это их взгляды выражают герои рассказа В. Зегальского «Тебя ждет приключение»:

— Роботы, роботы, мертвая материя, ведущая себя как живая!

И ниже:

— Ни один робот не может быть умнее человека, ибо человек создал робота, который сам из себя не высечет даже искры мысли.

На что положительный робот отвечает довольно логично:

— Осмелюсь заметить, что мудрость может быть приобретена, а вовсе не обязательно должна быть следствием собственных раздумий.

У Гарри, неврастеника и неудачника, нет никаких преимуществ перед механическим слугой. Недаром у него вырывается горькое признание:

— Разница между человеком и роботом состоит еще и в том, что у человека бывают дурные привычки, а у робота — нет.

«Может ли машина мыслить?» — ставит вопрос Зегальский. И отвечает положительно, нарисовав образ разумно мыслящего Катодия. А в рассказе «Несчастный случай» С. Лем ставит еще один вопрос: «Может ли машина чувствовать?».

Некие инженеры считают, что автоматы мыслят, но не имеют индивидуальности. Герой одного из рассказов Лема, желчный, ограниченный Крулль, чье честолюбие несоизмеримо со способностями, помыкает роботом как лакеем, неожиданные поступки робота объясняет только аварией — «робот распрограммировался». Но вдумчивому Пирксу удается понять поведение Анела. Пирке, герой многих рассказов С. Лема, — космонавт позднего поколения, той эпохи, когда планеты давно открыты и первооткрывателей, космических Колумбов, сменили космические шкиперы. Пирке практичен, рассуждает здраво и непредвзято. Ему чужды ходячие мнения, и романтические и скептические. Он первым догадывается, что у робота проснулись чувства, свойственные людям: спортивный азарт, жажда победы над природой.