Филип Дик - Лучший друг Бога Страница 2

— Ты летал на Хоккайдо? — спросила Дженет.

— Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне идеи… Меня вдохновляют разговоры с ним. Помнишь пакет про Гете, который мы сделали? Ну, историю про шлифовку линз? Я ничего об этом не слышал, пока Шугерман не рассказал. Благодаря оптической стороне дела получился отличный пакет — Гете знал, в чем его истинное предназначение.

— Но ведь… — Она взмахнула рукой знакомым нервным движением. — Шугерман — яйцеголовый.

— Меня никто не видел. — Аллан в этом почти не сомневался: по воскресным вечерам в десять часов люди уже обычно в постели. Три стакана вина с Шугерманом, с полчаса он слушал проигрыватель — Том Гейтс поставил чикагский джаз, — вот и все. Аллан уже проделывал такое раньше и ни разу не было ни неприятностей, ни каких-либо затруднений.

Он наклонился и поднял полуботинки, в которых ходил вчера. Они оказались забрызганы грязью. И на каждом виднелись крупные капли засохшей красной краски.

— Из художественного отдела, — сказала Дженет. В первый год существования агентства она выполняла обязанности секретаря приемной и работника картотеки, а потому знала, что где находится. — Зачем тебе понадобилась красная краска?

Аллан не ответил. Он все еще разглядывал башмаки.

— И грязь, — добавила Дженет, — да вот, смотри-ка. — Она потянулась к ботинкам и отодрала клочок травы, присохший к подошве. — Где же ты отыскал траву на Хоккайдо? Среди тамошних развалин ничего не растет… Она зараженная, да?

— Да, — согласился он, — конечно, зараженная.

За время войны остров пропитался насквозь: на него падали бомбы, туда сливали и сбрасывали в невероятном количестве все токсичные и смертоносные вещества, какие только есть на свете. Моральное Совершенствование в таком случае бессильно, не говоря уже об усиленной физической реабилитации. Хоккайдо такой же мертвый и бесплодный, как и в 1972 году, когда закончилась война.

— Трава здешняя, — сказала Дженет, разминая ее пальцами. — Я в этом разбираюсь. — Большую часть жизни она провела на планетах-колониях. — На ощупь гладкая. Эта трава не импортирована, она выросла здесь, на Земле.

Аллан раздраженно спросил:

— Ну и где же?

— В Парке, — ответила Дженет. — Только там и растет трава. Все остальное пространство занято жилыми и административными зданиями. Наверное, ты побывал в нем прошлым вечером.

За окном квартиры в лучах утреннего солнца сиял благословенный Шпиль МОРСа. У его подножия раскинулся Парк. Шпиль и Парк — средоточие МОРСа, его омфалос[1]. Там, среди газонов, с кустами и цветами, стоял памятник майору Стрейтеру. Официально одобренная статуя, отлитая еще при жизни майора. Ей уже 124 года.

— Я прогулялся по Парку, — признался Аллан. Он перестал есть, «яичница» остывала на тарелке.

— А как же краска? — спросила Дженет. В голосе ее звучало смутное беспокойство, страх, нападавший на нее в критические моменты, предчувствие беды, от которого она словно цепенела, теряя способность к действию. — Ты ведь не сделал ничего плохого, правда? — Очевидно, она подумала о праве аренды.

Потирая лоб, Аллан поднялся из-за стола.

— Уже семь тридцать. Мне пора на работу.

Дженет тоже встала.

— Ты же не доел. — Он всегда все доедал. — Ты не заболел, а?

— Заболел? — переспросил Аллан. — Это я-то? — Он рассмеялся, поцеловал жену в губы и достал пальто. — Когда я в последний раз болел?

— Никогда, — пробормотала она, по-прежнему тревожно и пристально глядя на мужа. — С тобой никогда ничего не случается.

В цокольном этаже жилищной секции у стола секционной надзирательницы столпились предприниматели. Текущая проверка уже началась, и Аллан пристроился в хвост очереди. В утреннем воздухе пахло озоном, благодаря его чистому аромату в голове у Аллана прояснилось. И в нем снова взыграл природный оптимизм.

Учредительский Гражданский Комитет содержал на службе в каждой жилищной секции надзирательницу, и миссис Бирмингэм являла собой типичную представительницу своей профессии: эта тучная краснощекая женщина лет пятидесяти пяти носила пышные платья в цветочек и писала докладные чернильной ручкой — добротной и внушительной. Должность считалась почетной, и миссис Бирмингэм занимала ее уже многие годы.

— Доброе утро, мистер Перселл. — Она просияла, когда подошла очередь Аллана.

— Приветствую, миссис Бирмингэм. — Он приподнял шляпу, поскольку секционные надзиратели придавали большое значение мелким знакам внимания. — Похоже, будет хороший денек, если только небо не затянется.

— Дождь полезен для посевов, — пошутила миссис Бирмингэм. Практически все продовольственные и промышленные товары прибывали на ракетах автофакта, небольшие местные поставки лишь поддерживали определенный уровень мышления и как бы возрождали идеалы. Женщина сделала пометку в желтом блокноте с длинными листками. — Я… еще не видела сегодня вашу милую жену.

Аллан всякий раз находил оправдание опозданиям Дженет.

— Она готовится к собранию Книжного клуба. Сегодня особенный день: ее повысили в должности, теперь она — хранитель.

— Как я рада, — сказала миссис Бирмингэм. — Такая очаровательная женщина. Только немного застенчива. Ей следует больше общаться с людьми.

— Вы, несомненно, правы, — согласился он. — Дженет выросла среди огромного безлюдного пространства. Бетельгейзе-4. Скалы и козы.

Он полагал, что на этом беседа закончится — его собственное поведение редко ставилось под вопрос, — но миссис Бирмингэм вдруг заговорила строго и деловито:

— Вчера вечером вы поздно вернулись, мистер Перселл. Славно провели время?

«О Боже, — вздохнул он. — Наверное, меня засек кто-то из недомерков».

— Не очень.

Он принялся гадать, много ли тот сумел подсмотреть. Если недомерок сел ему на хвост в начале поездки, вполне возможно, что он следил за ним до самого конца.

— Вы побывали на Хоккайдо, — констатировала миссис Бирмингэм.

— Исследования, — сказал Аллан, занимая тем самым оборонительную позицию. — Для агентства.

Тут скрывалась высокая диалектика Общества Морали, что доставляло ему какое-то извращенное удовольствие. Перед ним бюрократ, который действует, не вникая в суть дела, а сам он работает, рассекая наслоения привычек, и попадает прямо в цель. Именно поэтому дела в агентстве идут неплохо, и его собственная жизнь тоже удалась.

— Нужды Телеинформациона превыше личных чувств, миссис Бирмингем. Вы не можете не понимать этого.

Благодаря его уверенной манере номер прошел, и на лице миссис Бирмингем снова заиграла слащавая улыбка. Она черкнула что-то ручкой и спросила: