Говард Лавкрафт - Единственный наследник Страница 2

Как выяснилось, дом этот некогда принадлежал человеку по имени Шарьер - хирургу-французу, приехавшему в эти места из Квебека. Кто же построил этот дом, Гэмвел - так звали моего друга - не знал, и был знаком только с Шарьером.

- Высокий такой, с обветренной кожей. Я очень редко его встречал, как, впрочем, и другие. Оставил практику незадолго до приобретения дома, сказал тогда Гэмвел. По его словам, в доме жил сам Шарьер, а возможно, и кто-то из членов его семьи, хотя это оставалось лишь предположением моего приятеля. Сам Шарьер вел довольно замкнутый образ жизни, и, если полагаться на публикацию в провиденсовском {"Журнале"}, скончался в 1927 году, то есть три года назад.

В сущности, дата смерти Шарьера была тем единственным, что мог сообщить мне Гэмвел. Во всем остальном он и сам располагал лишь самой неопределенной информацией. После смерти хозяина дом арендовался лишь однажды - в нем проживала какая-то семья, но уже через месяц жильцы съехали, жалуясь на сырость помещения и специфический, характерный для всех старых домов затхлый запах. С тех пор дом пустовал. Вместе с тем, снести его было нельзя, поскольку доктор Шарьер в своем завещании особо оговорил определенную сумму денег, предназначавшуюся на содержание здания в течение, кажется, двадцати лет, с тем, чтобы к моменту возвращения единственного наследника хирурга - сам он, изредка упоминал какого-то племянника, находившегося на военной службе во французском Индокитае - тот смог предъявить на него свои права. Все последующие поиски этого самого племянника оказались тщетными, а потому дом, скорее всего, продолжал бы пустовать вплоть до истечения оговоренного в завещании срока.

- А знаешь, я хочу снять его, - сказал я как-то Гэмвелу.

Несмотря на свое болезненное состояние, старый антиквар протестующе приподнялся на одном локте. - Этвуд, это всего лишь твоя прихоть - пусть она и останется временной блажью. И потом, мне доводилось слышать не очень лестные отзывы об этом доме.

- Что именно? - напрямик спросил я.

Однако он не стал пускаться в объяснения и лишь слабо покачал головой, после чего снова откинулся на подушки, опустив веки.

- Думаю завтра же осмотреть его, - продолжал я гнуть свою линию.

- Поверь мне, он ничем не лучше любого другого, который ты можешь найти в Квебеке, - слабым голосом проговорил Гэмвел.

Однако, как я уже упоминал, возражения Гэмвела лишь подогрели мое любопытство и желание как можно скорее вплотную познакомиться с домом. Разумеется, я не намеревался провести в нем остаток своей жизни, а хотел просто снять дом на полгода, или что-то около того, превратив его в некое подобие перевалочной базы в своих неустанных поездках по предместьям Провиденса в поисках антикварных находок. В конце концов Гэмвел согласился сообщить мне название адвокатской конторы, в которой находилось завещание Шарьера. Вскоре, после того как я написал им и преодолел показавшийся мне странным дефицит энтузиазма с их стороны в данном вопросе, мне был вручен соответствующий документ на аренду старого дома Шарьера на период, не превышающий шесть месяцев, который, при желании с моей стороны, мог быть в любой момент сокращен.

Я решил не тянуть с переездом и вскоре с некоторым удивлением обнаружил, что хотя водопровод в доме был, электричество почему-то отсутствовало. Среди оставшейся от доктора Шарьера домашней утвари - а она имелась почти во всех комнатах и пребывала в том состоянии, в котором, по-видимому, находилась и при его жизни, - я обнаружил с полдюжины ламп самых разнообразных моделей, причем некоторые относились к началу прошлого века, и с их помощью приступил к осмотру дома. При этом я допускал, что дом будет затянут паутиной и сильно запылен, а потому с изумлением обнаружил, что сильно ошибался на данный счет: тогда я еще не знал, что адвокатская фирма - "Бейкер & Гринбау" - взяла на себя обязанности по уходу за домом в течение, как выяснилось, целых пятидесяти лет, если до окончания этого срока не объявится тот самый единственный законный наследник покойного доктора.

Сам по себе дом был именно таким, каким я хотел бы его видеть буквально напичканным всевозможными деталями из дерева. Правда, обои в некоторых комнатах уже начали отслаиваться от штукатурки, тогда как в других их не было изначально, а потому стены там стояли пожелтевшими от времени. Сами комнаты были весьма интересными: некоторые казались непропорционально большими, тогда как другие, напротив, слишком маленькими. В доме было два этажа, хотя верхним практически не пользовались, зато на первом в изобилии сохранились следы его бывшего хозяина, хирурга: одна комната, очевидно, служила ему своеобразной лабораторией, тогда как смежная с ней была занята под кабинет, причем со стороны могло показаться, что покинули их совсем недавно и едва ли не в самый разгар какого-то исследования или эксперимента. Я даже подумал, что временные жильцы, поселившиеся в доме уже после смерти Шарьера, даже не заходили в эти две комнаты. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле, поскольку дом вполне позволял проживать в нем, не затрагивая лаборатории и кабинета, тем более, что располагались они в его тыльной части и имели отдельный выход в сад. Последний р настоящее время пребывал в весьма запущенном состоянии и также отличался довольно внушительными размерами - длина дома вдоль фасада раза в три превышала его ширину, и сад тянулся вплоть до высокой каменной стены, значительная часть которой ныне была удалена, открывая вид на проходившую позади дома улицу.

Очевидно, свой смертный час доктор Шарьер встретил в рабочем кабинете. Должен признаться, что характер его исследований меня крайне заинтриговал. Этого врача, похоже, интересовали не только человеческие болезни: я нашел в его кабинете странные, почти кабаллистические рисунки, напоминающие физиологические схемы различных видов ящериц. В большинстве из них я без труда распознал знакомых мне крокодилов, гавиалов, кайманов и аллигаторов, а также обнаружил некоторое количество более умозрительных изображений их древних предков, восходящих к юрскому периоду. И все же следовало признать, что даже столь своеобразный круг научных интересов хирурга вызывал во мне гораздо меньшее желание копаться в его профессиональных делах, нежели разобраться в антикварных тайнах всего дома.

Дело в том, что дом Шарьера сразу показался мне классическим образчиком своей эпохи, если не считать более поздней прокладки водопроводных труб. Вроде считалось, что построил дом сам доктор Шарьер, во всяком случае за время нашего спонтанного разговора на эту тему Гэмвел ни словом не обмолвился, что сам думает иначе, равно как и не сказал, в каком возрасте скончался хирург. Если исходить из того, что тот дожил, скажем, до восьмидесяти лет, то он никак не мог построить такой дом, поскольку отдельные детали его интерьера красноречиво указывали на период, относящийся скорее к 1700 году - иными словами, за два века до кончины врача! Поэтому я подумал, что дом просто носил имя своего последнего владельца, а отнюдь не создателя. Следует признать, что в ходе дальнейшего изучения данной проблемы я столкнулся с некоторыми весьма обескураживающими подробностями, которые, вроде бы, не имели никакой связи с доводами здравого смысла.