Роберт Рид - «Если», 2004 № 06 Страница 2

Что-то у меня не в порядке с глазами. Иногда мне кажется, будто рисовые поля затягивает туман, но потом я говорю себе, послушай, это ведь ясный белый день, с неба светит солнце, от предметов падают тени, и жалюзи располосовало ими стену у окна. Когда я моргаю, на минуту становится лучше, но вскоре контуры расплываются снова, выгибаются к далекому центру, где сидит какая-то белая дыра, которая растворяет и засасывает в себя все формы. Я решительно трясу головой, чтобы от нее избавиться. Она распадается на бесформенные амебы, мельтешащие в поле моего зрения, а затем собирающиеся в самой дальней точке горизонта, чтобы заново сложиться в водоворот, терпеливо и неумолимо пожирающий реальность. В такие мгновения меня одолевает искушение сдаться и просто отойти в небытие.

— Теперь придется взяться за глаза, — говорит Штойфеле. Или Шойфеле? И почему я должен запоминать разные идиотские имена? Зачем? Я рад всякому, которое запоминать не нужно. По мне, так я с удовольствием брошу их на корм вирусу — как его там? — какого-то Иакова.

— Глазами, — повторяет он. — Сначала правым. А если все пройдет гладко, то и левым.

Забыл упомянуть: Этот Шайфеле, разумеется, тоже на мне наживется. Он, вероятно, загребет вдвое или втрое — э, да что я говорю! — в десять или в двадцать раз больше того, что получит Йоно.

С глазом они решительно промахнулись. Старым я вижу лучше, чем партнеровым. Болит голова. Такое ощущение, что новый глаз разрывают на части тысячи острых крючочков. Он без конца слезится, а порой и кровит.

— Такое случается, — говорит сестра Элсбета и покровительственно треплет меня по щеке. Ее свеженакрахмаленный бюст нависает надо мной, как два снежных сугроба.

Когда она наконец уходит, я на ощупь пробираюсь в ванную и снимаю темные очки. На меня смотрит один влажно блестящий глаз чудеснейшего теплого карего цвета. Другой — голубовато-белый, как жидковатый, чуть подсохший помет чайки.

Ночами мне все чаще случается — и это так странно — видеть сны моим новым глазом. Ветер гонит по рисовым полям волны невероятно зеленых побегов. Они колышутся мягкой зыбью. Смеркается. Я снимаю с крюка керосиновую лампу и до ярчайшего максимума выворачиваю фитиль. В будущем году мы и сюда проведем электричество. Я сижу на бамбуковой веранде, слушаю шепот дождя и смотрю, как набухают на кокосовых волокнах по свесу крыши капли, похожие на текучий свет. Меж вершин громыхает гром. В сверкании молний вода с неба обрушивается водопадом рисовых зерен.

Шнифеле называет это «фантомным зрением». Раздражение зрительного центра как следствие операции.

Впечатляет.

А еще, ощущая ладонями тепло ее тела, я теперь временами вижу лицо Нининг. Прекрасное юное лицо — бархатистое и чуть смуглое, с миндалевидными темными глазами, в которых любовь мешается с болью.

Утром я просыпаюсь задолго до подъема, и щеки у меня мокрые. Из коридора доносится незамысловатая песенка. Неужели кто-то включил в такую рань радио? Или это стоны? Пациент зовет на помощь? И где же ночная сиделка?

Я встаю с кровати, расстилаю на полу простыню и опускаюсь на колени для молитвы.

Оторвав большой квадрат от широченного рулона бумажных полотенец над кушеткой для обследований, он отвернулся и вытерся.

— Что бы ни случилось, его нужно вытягивать: нельзя, чтобы он умер, пока не будут оплачены все счета. Его сын ничего не упустит, использует все до единой юридические проволочки. Как наш старик сегодня?

Поправив бюстгальтер, она застегнула халат.

— Найдя его сегодня утром на коленях у кровати, я уже опасалась самого худшего. Но он был просто не в себе, пялился на меня растерянно своими разноцветными глазами. — Одернув юбку, она пожала плечами. — При этом он все время бормотал что-то вроде «Аллах атбак».

Остановившись, профессор склонил голову, словно прислушивался. Потом быстрым движением застегнул молнию. Скомкав бумажное полотенце, он швырнул его в корзину.

Затем повернулся к медсестре и поглядел на нее с досадливым упреком.

— Позаботьтесь, чтобы его перевели в интенсивную терапию, сестра.

У раковины он щедро намылил руки. Медсестра насмешливо рассматривала его узкую спину.

— Я уже приняла все меры, профессор Шойфеле.

— В любом случае надо затребовать и левый глаз тоже. Возможно, успеем провести вторую трансплантацию, пока старый баран не спятил окончательно.

— При запросе второго глаза АПП требует два независимых заключения.

— Сам знаю, сестра. Профессор Босх из университетской клиники нам в дружеской помощи не откажет, и профессор Дётерле из института Альберта Швейтцлера тоже.

Он вытер руки.

— Аллах акбар, — пробормотал он, покачав головой. — Во всяком случае, вскрытие обещает быть весьма любопытным.

Сезон дождей миновал. В голубой вышине громоздятся белые облака. Дети запускают бумажного змея над рисовыми полями. Я показал им, как сбить прочный каркас, как крепче привязать хвост, чтобы змей лучше ловил ветер. Как мерно и решительно выбирать веревку, пока он не оседлает ветер и не потребует простора.

Насос у реки я разобрал и почистил, смазал и снова собрал. Конечно, это временное решение. Я импровизировал по ходу, насколько получалось без специального инструмента и запчастей. Работает он плохо, но воду все-таки гонит. Возиться с техникой кажется мне странно привычным. С тех пор как мне сделали операцию на голову, у меня появились умения, которым я никогда не учился, и по ночам я вижу сны, которые принадлежат не мне.

Я нарисовал запчасти для насоса, их надо будет изготовить. Один сосед завтра рано утром поедет в город на автобусе. Когда я протянул ему листок с чертежами, он поглядел на меня отчужденно и отшатнулся от моей пустой глазницы. Конечно, они завидуют мне, с тех пор как я построил дом и арендовал сухие пустоши на склоне. Когда починю насос, проблем с орошением не будет. Я посажу там рис.

Чудесно ранним утром идти за плугом по свежезатопленному полю, когда вода еще прохладная, а тени длинные.

От мысли, что я лишусь и второго глаза, мне становится грустно. Тогда я больше не смогу видеть тебя, любимая Нининг. И все же я верю, что «увижу» тебя и руками, так ты мне знакома. Легко, как перышко, ты садишься мне на колени, нежно гладишь пальцами шрам, который тянется от виска за ухо и дальше к затылку. Шрам давно уже зарос, его почти не видно.

На работу меня будет водить Преди, мой старший. Смышленый мальчик, и руки у него такие же ловкие, как у меня. Осенью он пойдет в школу.

А Вати, мой бутончик, такая нежная и гибкая, — вся в мать. Горько было бы не видеть, так она растет. Всякий раз при виде меня она ударяется в слезы. Когда папа поедет в город, он купит себе новый глаз, утешаю я ее. В три года такому еще верят.