Пол Андерсон - Ветряки Страница 2

— Выравняться! — нараспев дал команду Таупо со своего сиденья впереди меня. Корабль с усилием добивался более ровного киля. Очевидно, альтиметр показал, что мы находимся на расстоянии каната от земли.

Реви, стоявший рядом со мной, стиснул мое плечо.

— Да хранит тебя Танароа, Тома, — пробормотал он в шуме ветра. Он перекрестил меня. — Лезус Харисти да защитит тебя от зла.

Вайроа, рассмеявшись, крикнул:

— И не надо защищать его от акулозубого Нана, его в этих дюнах не сыскать, — Он не может обойтись без шутки. Но он смотрел на меня так, словно хотел похлопать по плечу.

Открыв люк, мы выбросили канат, утяжеленный грузом. Когда лебедка перестала крутиться, я окинул корабль прощальным взглядом. Мне долго не видеть веселых батиков и тапа, если я вообще когда-нибудь их увижу. Если Надежда окажется безобидной, мне придется добираться самостоятельно, на мулах, с караванами, от стоянки к стоянке в Сандаго, где находятся наши агенты. Неудобно было бы представиться маврайским шпионом и попросить разрешения воспользоваться передатчиком, чтобы вызвать воздушный транспорт. Это заставит другие народы подозрительно относиться к находящимся среди них иностранцам. (Ты понимаешь, Елена, что это письмо предназначается только тебе.)

— Прощай, — хором сказали мужчины, и, спускаясь по канату, я услышал, как они тянули песню мне на счастье.

Ветер унес ее от меня. Спуск был рискованный, канат у меня в руках извивался как угорь, а мне вовсе не хотелось содрать кожу на ладонях. Но в конце концов я ощутил под ногами землю. Я потянул канат, подавая сигнал, и посмотрел вверх.

С минуту вытянутый силуэт маячил у меня над головой, Штормовое облако рокотало шумом пропеллеров. Затем веревку забрали, и дирижабль стал подниматься. Он скрылся на удивление быстро.

Я огляделся. Пустыни никогда мне не нравились. Но эта была особенная: природная, а не сделанная человеком. Здесь не было угасания жизни, связанного с тем, что ушла вода, истощился плодородный слой, почвы засолились. Этому месту досталось все необходимое геологическое время на то, чтобы превратиться в пустыню.

Такой чистой ночи мне никогда не доводилось видеть, звезды занимали больше места, чем кристальной черноты пространства между ними, а Млечный путь лился потоком. В небесном свете земля лежала бледная, на ней искрились сизым серебром рассеянные там и сям кусты полыни и чернели причудливые силуэты деревьев Джошуа. Я видел холмы в синеве горизонта. Холодный ветер забирался под мои потрепанные одежки, пронизывая до костей, правда, здесь, внизу, он не вопил, а шептал и цеплялся ко всему, что ему попадалось на пути. Издали доносилось завывание койотов. При движении песчаная почва у меня под ногами со скрипом слегка уходила в глубину, она была по-своему живая — как вода.

Такой прозрачной ночи мне никогда не приходилось видеть.

На этой обширной, испещренной буграми и грядами земле, заря вставала как бы притененной. Увидев вдалеке стаю диких снежных баранов, я восхитился могучим величием их рогов. Канюка, занявшая свой пост в сапфировых высотах, была не ужаснее, чем наши обыкновенные чайки, и не менее красивой. Зеленые заросли, выделявшиеся темным пятном на фоне красных и ржаво-коричневых склонов скал, должно быть, состояли из пиньона или можжевельника.

Стоял апрель. В путешествиях по западному побережью Мейки я научился различать некоторые живые цветы: мощную окотилью, перистую недотрогу цвета меда, орхидеи, которые всегда селились возле малюсенького водного источника. Большинство же растений, робко соседствующих с шалфеем, жирным деревом и креозотным бушем, были мне не знакомы. Я слышал, как их называют брюшными цветами, потому что, чтобы разглядеть их и полюбить, действительно надо поползать на животе. Меня поразили их множество и разнообразие.

Из-под ног разбегались мелкие животные: ящерицы, змейки, богомолы; над этим мини-оазисом порхали стрекозы, крылья которых красотой не уступали орлиным. Я спугнул крупного зайца, который побежал прочь со своеобразной фацией. Но меня, в свою очередь, спугнула пара антилоп. Как раз, когда я, не останавливая хода, наблюдал собачьи бои между ястребом и вороном. Это были первые антилопы, которых мне довелось встретить, они были очаровательны, как дельфины, и почти такие же бесстрашные, потому что я был не волк, не гризли и не пума, а их род совершенно забыл мой, который не приходил сюда убивать со времени Судной Войны. По крайней мере, до недавнего периода…

Я обнаружил, что пустыня мне нравится, не как интегральная часть региональной экологии, как принято писать в книгах, а как чудо.

(О, это все же не наша земля, Елена. Нам бы никогда не захотелось здесь жить.) Взойдя, солнце застучало горячим молотом в моих висках, и колья его лучей стали тыкать меня в глазные яблоки. Воздух подпаливал меня, пока мои губы не стали напоминать пожеванную жевательную резинку, песок забрался в мои башмаки и принялся грызть ноги, а прыгучее пустынное растение чолла вполне оправдало свое название, откуда ни возьмись напав на меня со своими острыми клыками. Ох, где же наш родитель Океан и его острова! Но надеюсь, что когда-нибудь я вернусь сюда на более длительный срок. И… если Вильяму встретил среди этих природных чудес естественную смерть, погиб в пыльной буре или умер, как это утверждают люди Надежды, своей смертью, разве такая кончина хуже… чем гибель на рифах среди просторов океана?

Реви Бовену был настроен оптимистично. Время было послеобеденное, и я еще не успел бросить взгляд на ветряки, почва превратилась в природную духовку. Высокие железные скелеты прорезали мерцающий раскаленный воздух. Тем не менее я ощутил прохладу. Семь таких сооружений — это слишком уж много.

В Надежде живет около тысячи человек, взрослых и детей. Это поселение из домов белого саманного кирпича, с мрачными черепичными крышами, в центре — традиционная площадь с фонтаном, который нельзя считать излишеством в этом царстве великой суши: у глаз своя жажда, и он ее удовлетворяет яркими переливчатыми струями. (Большинство домов окружают клумбы и огороды.) Ирригационные каналы, разбегающиеся на несколько километров от города, наполняют поля злаков и овощей жизнью.

И еще ветряки. Они стояли на высоком холме за пределами города, подхватывая каждое дуновение ветра. Какие огромные! Можно только догадываться, сколь трудоемким было их возведение. Вероятно, материалом служили рельсы древних железных дорог или балки мостов, повисших над разросшейся пустотой, все это было перековано человеком, с его мускулами, человеком, который сам не поддавался перековке. Зрелище они являли безобразное, и на полном ходу оглушали меня своим скрипом, похожим на стоны. Но, как мне говорили, со временем, придут и красота, и тишина. Эта община была основана пятнадцать лет назад. Первые несколько лет они с трудом выживали. Лишь в последнее время им сделалось полегче, и они смогли заглянуть за непосредственный горизонт сиюминутности.